Преподобный Серафим Саровский
В Византии после появления, так называемых, ареопагитских писаний (конец 6-го века) медленно, но с возростающей силой, развивается мистическое богословие. К 10-му веку оно представлено Симеоном Новым Богословом, в 14-ом веке его поднимает на небывалую высоту в своей религиозной метафизике Света, Тишины и Радости Григорий Палама, Митрополит Фессалонитский, и с этого времени оно становится известным и чтимым на всем Востоке: с ним считается и схоластический Запад, наименовав его «Исихазмом». «Исихия» — молчание, тишина, внутренняя радость, духовная, молитвенная сосредоточенность, внутреннее созерцание, приводящее к созерцанию божественного мира, соприкосновению с ним, как реальностью — была канонизирована церковью, посвятившею Григорию Паламе вторую неделю Великого Поста.
Можно думать, что это реалистическое богословское течение через Афон и славянские земли проникло к нам в Россию. Уже с начала 14-го века на Руси начинается тяга к пустынническому, скитскому подвижничеству, которое неизбежно связано с созерцательной молитвой и внутренними подвигами. Преп.Сергий принимал у себя греческого Епископа и получал грамоты от Константинопольского Патриарха; одним из его учеников был Сергий Нуромский, пришлец с Афонской горы, другого его ученика Афанасия, Серпуховского Игумена, есть основание отождествлять с Афанасием Русином, который списал на Афоне в 1431 году «Под крилием св.Григория Паламы» сборник житий для Троицы - Сергия. Тогда же были списаны и сочинения св.Симеона Нового Богослова. Все это делает понятным характер благочестия и видений Света св.Сергия Радонежского, оказавшего большое влияние на развитие последующего русского монашества.
Сейчас же после смерти Преподобного, начинается расслоение двух типов монастырей: киновийных (общежительных) и скитских (пустынножительских), которые резко различаются между собою по характеру своей благочестивой жизни, по отношению к вопросу о монастырской собственности и по отношению к великокняжеской, а в последствии царской власти. Одни подвижники уходили к северу от Москвы, в Заволжье, пробиваясь в непроходимые леса и болота, ища уединения и внутреннего делания. Они неохотно принимали учеников, старались уклоняться от управления возникавшими около них монастырями, требовали нестяжательности и были далеки от политики, хотя, не сознавая этого, самым своим обликом, своими трудами и благочестием возникших около них монастырей способствовали проникновению русской культуры далеко на север, до Соловецких островов, до Ледовитого океана. Они были проповедниками любви и кротости, противились жестоким мерам борьбы с еретиками и раскольниками.
Совершенно другой облик носили ученики преподобного Сергия, образовавшие южный поток Троицкой Лавры, давший начало монастырям в Московской области. Ученики Преп.Сергия, основатели этих монастырей, ставили своей задачей осуществить идеал совершенного общежития. Строгость монастырской дисциплины, суровый аскетизм, заботы о росте монастырских богатств, как источника для питания нищих и для широкой помощи населению в голодные годы и, наконец, перерастеиие этой социальной работы монастыря в националаьное служение зарождающемуся Московскому царству, характеризуют это течение монашества. Иосиф Волоколамский (1439—1515), один из наиболее ярких представителей этого южного потока учеников преп.Сергия, наложил отпечаток на весь стиль Московской религиозности и Московского царства. Его склонность к строгой дисциплине нашла удовлетворение в идее самодержавия. На соборе 1503 г. он решительно отстаивал против «заволжан» неприкосновенность монастырского землевладения; в последние годы Ивана III-го он лично склонил добродушного царя к крутым и жестоким мерам по отношению к еретикам. Уставное благочестие и «обрядовое исповедничество» монастырей этого типа было прямым путем к старообрядчеству.
Так образовались в Росси два монашеских течения: заволжцев—пустынников и иосифлян—киновийцев. Этот раскол не случаен, он глубоко заложен в природе русского народа. Он же стал источником трагедии русской церкви. С начала 16-го века эти течения резко столкнулись между собою. Близкие к царской власти иосифляне начали жестокое преследование заволжцев сначала на почве борьбы по вопросу о монастырских владениях, а в 50-ых годах того же столетия — из-за еретиков: заволжцы, противники насилий над еретиками, давали убежище в своих монастырях всем гонимым и на этой почве были обвинены иосифлянами в еретичестве. Их скиты разгонялись, скитские монахи заточались в тюрьмы. Это был настоящий разгром целого духовного направления, надолго заглохшего после этого. Восторжествовали иосифляне, давшие свое направление последующей русской церковной жизни. Легкость их победы объясняется созвучием их направления всей тогдашней политике Москвы с ее суровой дисциплиной, напряжением и закрепощением всех общественных сил, с одной стороны, и кажущейся антигосударственностью заволжцев, — с другой. Заволжане уклонялись от близости к правительственным кругам. И они выходили из далеких скитов и пустынь на общественное служение, но шли не в Москву и не в княжеские дворцы, а подобно Геннадию (ум. 1565 г.), строителю Костромского и Любимоградского монастырей, любили беседовать с крестьянами в полях и ночевали в их избах, не переставая поучать нх. Заволжане создали ту невидимую святую Русь, которая внутренне, в христианской любви, в исканьи Божьей правды, святого града Китежа, спаяла все разнообразное население тогдашней России и заложила начало высочайшей русской культуры с ее изумительной архитектурой, с радосто - ликующей иконною живописью Новгорода и ранней Москвы 15-го века. Они создали душу того зарождавшегося русского государства, над созданием тела которого сурово трудились московские князья и цари, поддерживаемые иосифлянами. Разгром этого течения надолго приостановил развитие глубоко скрытой души русского народа и положил начало последующей его трагедии: антицерковная деятельность Петра Первого, жестокое гонение на монастыри и монашество императрицы Анны Иоаиновны, заключавшей в тюрьмы, ссылавшей на далекий север и казнившей духовенство; закрытие по указу 1764 г. императрицей Екатериной Второй 4/5 всех русских монастырей; темная и тяжелая доля русской церкви первой половины 19-го века, сломившая почти окончательно волю церковной администрации.
Но святая Русь не умерла; она скрылась от всех этих беззаконий на дно народной души, как град Китеж — на дно озера Светлояра. Звон колоколов утонувшего города время от времени улавливается жадно прислушивающимися подойниками, и Святая Русь время от времени вдруг начинала сиять в отдельных светочах из народа, напоминая ему о себе и призывая к себе.
Таким светочем из рода невидимой Святой Руси был преп.Серафим Саровский. Он — питомец заволжцев, ученик Симеона Нового Богослова, св.Григория Паламы, преп.Сергия Радонежского, преп.Нила Соргского и всего того течения христианского подвижничества и реалистического богословия, для которого Бог и святые, лучи Его света, реально присутствуют в мире и могут быть ощутимы, для которого смысл жизни человека и истории всего человечества — «стяжание Духа Святого». Преподобный Серафим, в миру Прохор, родился 19-го июня 1759 г. в городе Курске, в купеческой семье Мошниных. Жизнь его родителей прошла под знаком храмостроения. Отец его умер, не закончив постройку в Курске Казанско-Богородицкого Собора, когда Прохору исполнилось только три года. Его мать с двумя детьми на руках (Прохор и его старший брат Алексей), закончила работу своего мужа. С 10-ти лет Прохор начал обучаться грамоте. Ученье давалось мальчику легко и быстро, его недюжинные способности проявились очень рано. Параллельно с ними также быстро шло и его внутреннее моральное возрастание. Маленьким мальчиком, во время своей болезни, он видел во сне Пресвятую Деву, обещавшую ему выздоровление. Находясь в миру, он уже в эти годы не был мирским. На 18-ом году он решил вступить на путь иночества. Мать сочувствовала ему в его благочестивом намерении и отпустила, благословив тем самым медным Распятием, которое он носил всю свою жизнь поверх одежды на груди. 20-го ноября 1779 г., вечером, накануне прездника Введения во храм Пресвятой Богородицы, он вступил в Саровскую обитель, на реке Сарове; среди дремучего соснового бора, в Темниковском уезде, б.Тамбовской губ. Обитель как бы скрыта бором от мирской суеты. Верующая Русь называет ее Саровской пустынью.
19-ти лет Прохор стал послушником и проходил послушание в хлебне, просфорне и столярне. Одаренность его сказалась и здесь, особенно в столярном искусстве. Его долго называли «Прохором-столяром». Усердный в работе, он особенно выделялся своим молитвенным рвением и углублением в священные книги и святоотеческую литературу. Его чтение было необычайное. Оно было молитвенным внедрением в читаемое. Он читал, стоя перед образом, медленно, стараясь проникнуть в глубину смысла каждого слова и фразы. Не даром впоследствии каждая мысль его беседы не только была рождена евангельским и святоотеческим духом, но и была обвита, как растение плющем, цитатами из святых и священных книг. Тогда же, испросив благословение у своего старца-руководителя, он стал удаляться в лес для совершения молитвенного правила святого Пахомия Великого. Его пустынножительство началось, таким образом, с ранней юности, в период послушничества.
В 1780 г. он заболел тяжелым недугом, мучившим его около трех лет. Отклонив предложение пригласить врача, он просил только молитв о себе. В начале 1783-го гола ему явилась Пресвятая Дева, сказавшая сопровождавшему Ее ап.Иоанну: «Этот — нашего рода». Коснувшись рукою его головы, а жезлом бока, она исцелила больного. В августе 1786 г. Прохор, инок в послушании, получил и видимые знаки «равноангельского чина» с с наречением ему имени Серафима, что значит — пламенный, зажигающий, а по толкованию Дионисия Ареопагита — согревающий. Это имя стало символом всей его внутренней жизни и всего его отношения к окружающим. Зимою того же года 27-летний инок-подвижник был рукоположен в иеродиаконы. С этого времени началось его непрерывное молитвенное горение. Он уходил из храма только для короткого ночного отдыха. «Воссия в тебе, новый Боговидец, Моисею подобный, Серафиме Блаженне: непорочно бо служение Алтарю Господню совершая, сподобился еси зрети Христа, со бесплотными силами грядуща». Это ослепительное и сладостное видение, так захватившее молодого иеродиакона, что он долго не мог притти в себя и говорить, имело место в том же 1786 г. во время литургии в Страстной Четверг.
2-го сентября 1793 г. преп.Серафим прибыл в Тамбов, где, 34-х лет, был рукоположен в иеромонаха. Год продолжалось его служение в этом сане при монастыре. После смерти Пахомия, его руководителя, произведшей на преп.Серафима сильное впечатление, он удалился для пустынножительства в дремучий, вековой сосновый бор, который давно уже влек его к уединению, углублению в самого себя, к ничем не прерываемой и не развлекаемой службе Богу. Он поселился в 5-ти верстах от Саровской обители, в лесной глуши, где была построена небольшая келья-хижина, так называемая «Дальняя Пустынька». В 1827 г. ему была построена маленькая келья без окон в двух верстах от обители, так называемая «Ближняя Пустынька». Вблизи последней находится источник, который преподобный сам очищал и обкладывал камнями и который называется теперь «Серафимовым». Различные места кругом его кельи были названы им именами городов и мест святой земли: Иерусалим, Назарет, Вифлеем, Фавор, Голгофа и т.д. Молясь здесь, он вспоминал соответствующие события из жизни нашего Спасителя. Далекая по расстоянию святая земля делалась близкой по духу, освящая своим внепространственным и вневременным бытием чащу дремучего северного леса. Он жил в лесу трудами рук своих, работая на маленьком огороде возле кельи, прекратив вскоре после переселения в пустыньку, брать хлеб из обители. В его кельи не было никакой мебели, кроме стола, обрубка дерева для сидения, и мешков с песком и каменьями, служивших постелью для кратковременного отдыха святого. На столе стояла икона «Умиления Божией Матери», «Радость радостей», как называл ее Преподобный, с одною горевшей перед нею лампадкой. Около печки лежала одна и та же вязанка дров, так как печка никогда не топилась.
Период пустынножительства был тяжелым подвигом для святого. Одиночество в безлюдной лесной трущобе, ночной страх в длинные осенние и зимние ночи вызывали в нем думы сомнений, чувство Богооставленности, с которыми он напряженно боролся. Он никогда никому не говорил об этих борениях с диаволом. Он никогда не останавливался на темном, всегда пробиваясь к свету и радости. Здесь он принял на себя столпнический подвиг, молясь в течение тысячи дней на коленях, с поднятыми к небу руками, днем на камне близ Пустыньки, а ночью — на другом, в самой гуще леса. Здесь Преподобный перенес и тяжелое мученичество: он подвергся нападению двух злодеев во время своей работы в лесу. В ответ на требование денег и угрозы он опустил топор на землю, сложил крестообразно руки на груди и сказал: «я ни от кого не беру денег. Делайте, что вам нужно». Началась расправа; его били по голове обухом его же топора; связали и били лежащего ногами, поленом, затем оставили окровавленного в безсознательном состоянии и перерыли все в его кельи в поисках денег. Это было 12-го сентября 1804 года на сорок шестом году жизни Преподобного. Очнувшись перед рассветом, помолившись за злодеев, он с трудом развязал веревки и едва добрался до обители. Пригашенный врач признал его ранения смертельными. После недели жестоких физических страданий его снова посетила Божия Матерь в сопровождении апостолов Петра и Иоанна и с теми же словами: «этот — нашего рода». После видения он быстро выздоровел, а через пять месяцев снова вернулся в свою Пустыньку. Знаком этого мученичества навсегда осталась сгорбленность и сутулость Преподобного.
В 1810 году 8 мая по приказу Преосвященного он перешел в обитель, где ему была отведена келья, и с 9-го мая затворился в ней, продолжая последний свой подвиг молчальничества, начатый еще в Пустыньке. Так продолжалось до 25-го ноября 1825 года, когда по особому повелению снова явившейся Божией Матери, он окончательно прекратил свой затвор, продолжавшийся пятнадцать лет и стал принимать всех приходивших к нему за помощью и советом. С этого времени началось его старчество, как проявление его деятельной любви к ближним. Любовь к Богу и любовь к ближнему, по слову Спасителя, неразрывно связаны между собою. Кто совершил длительный подвижнический и мученический путь, чтобы принять в себя божественную любовь, тот должен излить переполнявшую его любовь на все окружающее. Весь пройденный путь был подготовлением к этой любви. Просветленная природа Преподобного утончила и углубила его чувства. Его взор и слух не скользили по поверхности явлений, а углубляясь, воспринимали в них дух - лагосы вещей и человеческих личностей и сообщили ему изумительный дар прозорливости. Долголетнее самоуглубление в напряженном молчании раскрыло ему тайну роста душевных переживаний и научило предвидеть пути их развития, сообщив ему пророческий дар. Его воля, укрепленная божественною благодатью, дала ему власть над животным миром и над физиологической стороною человеческой природы. Медведь, оставаясь диким, добровольно приходил к хижине Преподобного и повиновался его указаниям. Болезненные процессы в человеческом теле по молитве святого исчезали, проявляя его чудотворную исцеляющую силу. Просветленный, он стал источником изливающейся из него божественной благодати.
Он всегда был сияющим и радостным. Его любовь обильно изливалась на всех и все окружающее, а его смирение, как результат этой любви, не знало границ. Его любимым и постоянным обращением к приходящим было - «радость моя», а себя он называл «убогий Серафим». Своим посетителям он кланялся в землю, целовал им руки, приветствовал их - «Христос воскресе». Каждого приходящего старался обрадовать и одарить то просфорой, то вином с водой, то кусочками сухарика. «Веселость — не грех, матушка», говорил он одной послушнице Дивеевского монастыря; «она отгоняет усталость, а от усталости, ведь, уныние бывает, а хуже его — нет: оно все приводит с собою. Вот и я, как поступил в монастырь-то, на клиросе тоже бывал, и такой веселый бывал, радость моя, бывало, как ни приду на клирос-то, братья устанут, а я и веселю их, они и усталости не чувствуют. Ведь дурное что говорить ли, делать ли — не хорошо, и в храме Божием не подобает, а сказать слово ласковое, приветливое, да веселое, чтобы у всех перед лицом Господа дух всегда весел, а не уныл был, — вовсе не грешно, радость моя». Не напрасно назван он «земным Ангелом и небесным человеком». Лицо его всегда было просветленное, радостное; от него исходило сияние. Всегда поверх бедного одеяния он носил белый балахон, подпоясанный белым, чистым полотенцем. Его сгорбленная спина как бы скрывала под одеждой ангельские крылья. Пасхальная радость Преподобного — это радость «Победы, победившей мир», вечная радость — вечной жизни. Советуя некоторым обратить внимание на двенадцатый член Символа Веры, он устремлял внимание всех к последнему свершению чаяния сердца смертных. «Воскресение мертвых» и «жизнь будущего века» через Воскресение Христа, через Его Пасху дано нам вкушать еще здесь, на земле. Отсюда и постоянное приветствие святого: «Христос Воскресе». В этом — смысл его учения о «стяжании Святого Духа», ибо Дух Святой, по учению Симеона Нового Богослова, есть мертвых воскресение. Умершие не умерли в повседневном смысле этого слова, но перешли в иной мир, — иной, но слитый с нашим. Между ними и нами возможно, и не только возможно, но и постоянно имеет место общение.
«Когда меня не станет», говорил Преподобный послушницам Дивеевского монастыря, «вы ко мне на гробик приходите. Придите, да все горе с собою принесите на мой гробик! Припав к земле, как к живому все и расскажите, и услышу я вас, вся скорбь ваша отлетит и пройдет! Как вы с живым говорили, так и тут! Для вас я живой, есть и буду во веки».
В пятнадцати верстах от Саровской обители исключительно стараниями Преподобного возникла община, превратившаяся впоследствии в женский Дивеевский монастырь. Ее возникновение и рост без всякой помощи от правительства есть чудо, родившееся из глубокой веры Преподобного в важность начатого им дела и беспредельной веры в него самого первых послушниц Общины. «Мои сироты» называл их Преподобный и отечески заботился о них: снабжал общину свечами, вином, просфорами, планировал единственную в России «женскую Лавру», Небесной Игуменией которой обещела быть сама Пресвятая Дева.
Наступило 1-ое января 1833 года — канун кончины Святого. Отстояв раннюю Литургию в больничной церкви и причастившись Святых Тайн, Преподобный удалился в свою келью, откуда до глубокой ночи доносились Пасхальные песни. Рано утром 2-го января обеспокоенные дымом, пробивавшимся из кельи Святого Серафима, монахи сорвали дверь с крючка и увидели Преподобного стоящим на коленях перед иконой Божией Матери «Умиления», с крестообразно сложенными руками и закрытыми глазами, с молитвенным выражением лица. Преподобный «преставился», перешел в вечность.
Вся жизнь Святого была горением любви к Богу и людям, непрерывным «стяжанием Духа Святого». «Господь ищет сердце, преисполненное любви к Богу и ближнему — вот престол, на котором Он любит восседать и на котором Он является в полноте Своей пренебесной славы. Сыне, даждь Ми сердце твое, а все прочее Я Сам приложу тебе, ибо в сердце человеческом - царствие Божие» (из бесед с Мотовиловым). Для Преподобного так характерно: «Сыне, даждь Ми сердце твое, а все прочее Я Сам приложу тебе». Два раза ему предлагали пост настоятеля монастыря, но он решительно отклонил эти предложения. Внешнее устроение жизни его не привлекало; он весь ушел в таинственную глубину своего сердца, где оно соприкасалось с глубиной Божества и откуда начинается мост к сердцу ближних. И в других он старался прежде всего пробудить внимание к «потаенному сердца человеку» (1 Петр. 3, 4). «Праздник разумной души, говорил святой Серафим, когда человек погружает ум внутрь себя и имеет делание в сердце своем. Тогда благодать Божия приосеняет его, и он бывает в мирном устроении». Прежде всего нужно «мирное устроение», а все остальное приложится; прежде всего нужно устроить внутреннего человека, возжечь свет Христов в глубине своего я, а этот Свет пробьется оттуда сквозь тьму нашей повседневной жизни и осветит и эту последнюю. Такой уход в себя не есть бегство от жизни. Преподобный Серафим болел за Русь, за ее настоящее и будущее. Он строил ту невидимую, святую Русь, которая была источником великой русской культуры и которая образовала душу великого русского государства. Море русских людей, обступавших Преподобного при жизни и его гробницу по смерти, уносили отсюда свет, тишину и радость. Огонь возжигался в их душе, и они разносили его по всей России. Не угас этот огонь в 16-ом веке, после разгрома скитского монашества, не угаснет он и теперь среди тьмы, поглотившей Россию. Иногда кажется, что он потух и на место его пробудился «зверь в человеке». Но мы верим словам Евангелия, что «Свет и во тьме светит и тьма его не объяст». За потуханием последует вспышка всеозаряющим пламенем. Ручательством этой веры являются такие светочи, как Преподобный Серафим Саровский. Народ, породивший из себя такого святого, народ, льнущий к нему, как родному идеалу, не погрузился и не может погрузиться в зверинную тьму. Он пал, но он встанет, и Свет Христов, временно померкший в его душе, вспыхнет ярким светом, подобно свету его сына Серафима Саровского.
19-го июня 1903 года состоялось торжественное открытие мощей св.Серафима Саровского, почитавшихся верующей Русью с самого дня его смерти.
|
