Поездка в Саровскую пустынь
(Из книги Сергея Нилуса: «Великое в малом»)
Не сладка, вообще, теперь жизнь человека. Сын своего времени — и я не почивал на розах. Организм мой был надорван в житейской борьбе, которую я пытался было вести, полагаясь на одни только собственные силы. Тело просило исцеления, а наука была бессильна. Лет восемнадцать или двадцать тому назад я впервые почувствовал приступы двух болезней, в последнее время разросшихся до степени застарелых мучительных недугов. Виденное во сне явление отца Серафима в моем доме, дало мне некоторое указание по вере моей, что и я могу дерзать ему молиться об исцелении моих недугов. Бог, думалось мне, бесконечно велик, как в бесконечно малом, так и в бесконечно большом: и мал я, и убог, но и до меня, как до последней песчинки дна морского, может достичь божественный свет Божественного Духовного Солнца — Самого Бога, в одном из лучей Его — святом подвижнике и угоднике Божием.
— Вот увидите, говорил я своим домашним, — съезжу в Саров и выздоровлю!
В ночь с 18 на 19 июня, под самое утро, я вижу сон: будто в дом ко мне приносят две иконы. В одной из них я узнал чудотворный образ Балыкинского явления Божией Матери. Другая икона, тоже Божией Матери, мне показалась незнакомой; но какой то, точно тайный, голос поведал мне во сне, что эта неведомая мне икона с этого времени станет мне особенно дорогой и близкой. Я стал усердно перед ними молиться, и с молитвой проснулся. Под впечатлением этого сна, необыкновенно живо сохранившегося в воспоминании, рассказывая о нем своим домашним, я и говорю:
— Не ехать-ли мне сегодня к отцу Серафиму? Эти две иконы, молитва перед ними — точно напутственный мне молебен и благословение свыше на путь мой в Саров!?
К удивлению моему, со стороны моих домашних я не встретил никаких противоречий:
— Что - ж — с Богом! Докуда ж тебе собираться!
Хоть и стояло начало рабочей поры — у нас начали косить рожь, — но, как нарочно, по благословению Божьему, все остальные мои хозяйственные и, главным образом, финансовые дела к этому дню устроились так, что я мог беспрепятственно отлучиться из дому недели на две, а то и более.
Благословение Божие моему паломничеству, действительно, как будто, почивало на всем моем пути в Саровскую и Дивеевскую обители. Мой одинокий путь до Сарова был вполне благополучен. В девятом часу вечера того же дня, проехав более ста верст, я уже ехал лесом, на многие тысячи десятин окружающим Саровскую пустынь.
И что это за лес!.. Стройные мачтовые сосны, как чистая, благоуханная молитва, возносятся высоко, высоко, к голубому, в вечернем сумраке потемневшему небу. Глядишь на них вверх — шапка валится. Кругом тишина, безлюдие!.. Колеса тарантаса бесшумно врезываются в мягкие, осыпающиеся колеи глубокого песка краснолесья, изредка натыкаясь и подпрыгивая на корнях вековых деревьев, видевших уже первых пустынников Саровских.
Вот они места «убогого Серафима!» — так любил себя называть этот, смирением великий, светоч Православия. Здесь ходил он в своей задумчивости, в непрестанно молитвенной, исполненной дивных видений и откровений горнего мира, в беседе с Вечно-Сущим. Боже, до чего они хороши! до чего они благодатны!.. Никакое описание не даст представления об этих дивных местах молитвенного благоухания и созерцательного безмолвия. Кто не любил, поймет ли тот волну любви, когда она, вздымаясь из потаенной глубины человеческого сердца и разливаясь по всем тайникам сердечным, грозит своим трепетно-сладостным потоком залить жаждущую ответной ласки человеческую душу? Чье не страдало сердце, ответит ли оно на крик сердечной муки ближнего, и может ли оно понять чужое горе? Кто не молился ото всей души, с любовью, с верою, с самоотвержением, тот не поймет молитвы веры. Кто не был в Сарове, с верой в Серафима, тот не дышал напоенным его молитвой Саровским воздухом, тот не поймет и не оценит Сарова, хотя бы описанного и гениальными словами, хотя бы изображенного и гениальною кистью..
С Темниковской большой дороги путь на Саровскую пустынь круто, под прямым углом сворачивает в сторону. На распутьи водружено Распятие, и от него в конце длинной просеки, все в том же мачтовом лесу, смотришь — высится к далекому небу своей белой колокольней и позлащенными соборными главами благоговейный храм неугасающей молитвы к Богу. Это — Саров.
Лениво, еле передвигая больные, усталые ноги, дотащила меня заезжанная тройка «вольных» к большому двух - этажному корпусу монастырской гостиницы. Вышел келейник, забрал мои вещи и отвел меня во второй этаж, в довольно просторную и чистую комнату.
Расписался я в книге приезжающих богомольцев, поужинал от монастырской трапезы, попросил побудить себя к обедне и... погрузился в монастырское келейное одиночество.
На другой день, после литургии, вместо трапезы в гостиннице, я пошел в келью о.Серафима. Все разошлись обедать — народу в келье не было ни души, кроме старика-монаха, кроткого и благодушного. Я застал его за исполнением своего послушания — посетителей не ожидалось, и старичок оправлял лампадки и свечи, во множестве теплящиеся в последнем земном жилище батюшки.
— Можно мне будет здесь помолиться одному?
— Помолись, родимый, помолись — Бог благословит! — разрешил мне доброжелательный старичек, вышел из кельи и даже дверь за собой притворил... Какая благодатная душевная чуткость!.. Я помолился, как умел, как может молиться душа человека, издалека стремившегося в вожделенный дом молитвы...
Из кельи я пошел к источнику о.Серафима, этой русской Вифезде, целительная сила которой дана свыше по молитвам о.Серафима, и от которой я и себе ждал чудесного исцеления. Путь к этому источнику лежит по берегу прозрачной тихой речки, — вернее — ручья, окаймленного все тем же чудным Саровским лесом. Я верил, что только здесь, или уже нигде в этом мире, Господь исцелит меня. Я верил и все время молился, а ноги мои, безо всякого с моей стороны усилия, точно несли меня, как на крыльях. Полдневное солнце пекло невыносимо. Я буквально обливался потом, но не чувствовал ни малейшей усталости. От монастыря до источника версты три или четыре. Я, последнее время дома еле таскавший ноги, прошел это расстояние без малейшего признака утомления. Уж это было чудо. В устроенную у самого источника над вытекающим из него ручейком купальню я вошел, — платье, бывшее на мне, хоть выжми. Не дав себе времени остыть, весь как был, разгоряченный быстрой ходьбой и палящим зноем, я разделся, спустился под кран, из которого серебристой струйкой текла ледяная вода источника, перекрестился: верую, Господи! и троекратно дал этой воде облить всего себя и больные члены... Первое мгновение я совсем было задохнулся: ледяная вода меня обожгла, — дух захватило. Но какое дивное чувство наступило по выходе из купальни! Точно новая струя новой жизни была влита во все мои жилы — далекая юность, казалось вернулась вновь. Что будет потом? стал ли я здоров по вере моей? — я не задавался такими вопросами. Я просто радовался и любил отца Серафима, как любят врача, которому удается мгновенно утолить нестерпимую, жгучую боль, в ту минуту, когда эта боль прекращается. Эта пламенная любовь, которою внезапно загорелось мое сердце, эта радость любви по вере, не были ли они моим духовным окончательным выздоровлением, которое без всякого сравнения важнее всякого телесного исцеления!..
Иду из кельи да думаю: непременно завтра пойду пешком в Дивеево, — что то мне сдается, что там, в Дивееве именно, с особенною силой действует дух батюшки. Смотрю: впереди идут пять монашенок... Не из Дивеева ли?
— Сестрицы! не Дивеевские вы?
— Да, батюшка! Дивеевские.
— Надолго ли пришли?
— Да, вот, пришли к празднику Пантелеймона Целителя, а завтра домой. Завтра у нас всенощная под великий наш праздник. 28 июля у нас положено чествовать батюшки Серафима чудотворную икону Умиления Божией Матери, перед которой наш батюшка всю жизнь молился и жизнь свою кончил... Да вы, небось, сами знаете!
Я был поражен. Ехать за тридевять земель, не справляясь со святцами (да еще обозначен ли в святцах этот праздник?), собираться итти пешком из Сарова в Дивеево двенадцать, а то и все пятнадцать верст и угодить к такому празднику отца Серафима, на чествование его святыни — правда, было чему удивиться... Батюшка, родной! Да неужели же ты сам незримо руководишь моими путями, неужели ты это влек и теперь еще продолжаешь влечь меня к своей святыне?!..
— Сестрицы! очень люблю я вашего батюшку — не возьмете ли меня с собой? Завтра я все равно к вам было собирался.
— Просим милости! Мы рады, кто нашего батюшку любит. Завтра зайдем за вами в гостиницу, и — с Господом! А то вы за нами зайдите. Спросите, где свещницы Дивеевские — вам покажут. Мы стоим в другом гостиничном корпусе. Евгению Ивановну спросите... А то нет — лучше мы сами за вами так — часика в два — зайдем: ко всенощной к нам тогда поспеем...
На том и порешили.
На другой день ровно в три часа мы двинулись в путь.. Солнышко, еще высоко стоявшее на небе, заслонилось небольшим облачком, и облачко это стало росить на нас мелким, мелким, как сквозь тончайшее сито, дождичком. Одежды не смачивал он, а — так, точно освежающей росой обдавал.
Предположение мое о том, что я плохой ходок, на этот раз оказалось лишенным основания. Вперед ушли я да старшая сестра, Евгения Ивановна, остальные, замешкавшись в Сарове со сборами, далеко от нас отстали. Шли мы с Евгенией Ивановной рядом параллельными тропинками, извивающимися около дороги в Дивеев. Евгения Ивановна молчала, и мне не говорилось. Вековой бор плохо располагал к словоохотливости, да и не шла она как то к моему молчаливому настроению: душа насторожилась в ожидании... Прошли мы лес, вошли в открытое поле, засеянное гречихой; солнышко выглянуло из-за набежавших тучек, но уже не пекло, как в Сарове — был пятый час вечера. Ударило оно по серебру гречихи и точно бриллиантиками рассыпалось в росинках просеявшейся на гречиху тучки. Какая то большая деревня встретилась на пути. Вскоре перед нами, верстах в пяти, поднялась к небу высокая колокольня; за ней показался громадный Дивеевский собор... Будущая женская лавра, по предсказанию отца Серафима, четвертый и последний жребий на земле Царицы Небесной.
Оставалось до Дивеева не более трех верст. Все мои спутницы подтянулись, собрались вместе... Внезапная усталость, которой я не очущал все время пути, точно сварила меня. В спине точно кол встал.
— Не отдохнуть ли нам, сестрицы?
— А что ж? Хорошо будет — наши то ведь тоже к ходьбе не очень привычны: по нашей работе все больше стоять да сидеть приходится. И мы приуморились.
Не успел я опуститься на землю, как буквально был облеплен муравьями. Откуда они взялись? Но одежда, руки, ноги так и закишели этими надоедливыми насекомыми. Я тут же вскочил, как ужаленный, стряхнулся: муравьи как-то сразу с меня осыпались, а сестры и говорят:
— Нет, батюшка, Царице Небесной, видно, не угодно, чтобы вы садились на пути в Ее обитель: надо итти.
Усталости моей как не бывало! Да! видно «взявшись за плуг, не следует оглядываться назад!»... Царица Небесной не угодно! Да, где же это я в самом деле? Какие это я по нашему, по мирскому, «дикие» слова слышу, да еще произносимые с такой силой убеждения, которая исключает всякую возможность какого-либо сомнения!
Зазвонили ко всенощной, когда мы были уже на полях только что сжатой Дивеевской ржи. Вошли в ограду монастыря. В собор я вошел к самому величанию Божией Матери. Народу из мирских было немного. Когда отошла всенощная, ко мне подошла какая-то монахиня:
— Матушка игумения вас просит завтра после обедни пожаловать к ней.
Опять пришли мне на память пророческие слова отца Серафима:
«Тогда, радость моя, и монастырь у вас устроится, когда игуменией будет у вас Мария, Ушакова родом». Эта самая игумения Мария, Ушакова родом, и звала меня теперь к себе.
На другой день, после литургии, я попросил отслужить молебен перед чудотворной иконой «Умиления» или вернее, «Радости всех радостей», как ее называл и повелевал всем называть сам отец Серафим. Когда кончился молебен, я стал подниматься на ступеньки возвышения, на котором стоит икона, и вижу, и глазам своим, просто, не верю: батюшкина икона, это та, та самая, которую я видел во сне перед отъездом в Саров! Та самая, никогда мною до этого времени нигде не виданная, изображающая Богоматерь в момент произнесения Ею слов к Архангелу Гавриилу —
«се раба Господня, да будет Мне по глаголу твоему».
Кроткий лик дивной Девушки, почти Ребенка, опущенные вежды, сложенные крестообразно на груди руки... Можно ли словами передать тот благоговейный трепет, который всколыхнул всю мою душу при этом неожиданном явлении?! Пораженный таким чудесным открытием, не смея даже приложиться к самому чуду, я со слезами на глазах перекрестился и поцеловал маленькую икону, копию, поставленную в ее угол. Только я приложился и хотел было уходить, не отрывая все еще глаз от дивного Лика, как меня подозвала к себе игумения.
— Меня сильно поразило ваше у нас появление. Я узнала в подробности, как вы к нам пришли. Необыкновенное совпадение вашего прихода с нашим праздником заставило меня усмотреть в этом водительство самого отца Серафима по изволению Самой Матушки Святой нашей Игумении. Я велела освятить для вас иконочку, точную копню с чудотворной иконы: извольте ее взять в благословение от нашей обители, как бы от самого Серафима. Вот она, освященная, стоит в уголке чудотворной иконы!
Я передаю все знаменательные и удивительные события, со мною совершившиеся, как летописец. Я не могу, не смею умолчать о них даже перед самою страшною боязнью присвоить себе, недостойному, значение, которого я не заслуживаю, не имею и заслужить никогда не буду в состоянии. Самый даже страх, привитый чуть не в колыбели, перед ядовитою и злою насмешкой мира, не может меня остановить в рассказе о том, чего я не смею утаить, как дела явно Божиего.
«О глубина богатства, и премудрости и ведения Божия! Как непостижимы судьбы Его и неисследимы пути Его! Ибо кто познал ум Господень? Или кто был советником Ему?.. Все из Него, Им и к Нему. Ему слава во веки, аминь».
Пастырско-богословские курсы в г.Вильне
Закрытие всех духовно-учебных заведений в СССР почти с первых лет большевизма, ссылки и расстрелы духовенства повели к тому, что в освобожденных от большевизма областях оказался большой недостаток в священно- и церковно-служителях для открываемых с разрешения германских властей церквей.
Для подготовки священнослужителей в январе 1943 г. при Виленском Свято-Духовом монастыре Владыкой Митрополитом Сергием открыты годичные трехсеместровые пастырско-богословские курсы.
Курсы занимают два средней величины монастырских корпуса, которые потребовали значительного ремонта для приведения их в состояние, соответствующее их новому назначению. Ремонт неизбежно поглотил значительные денежные средства.
В настоящее время на курсах состоит 58 учащихся и два вольнослушателя. Из них 30 — на старшем и 28 — на младшем курсе. Все учащиеся проживают в интернате, проходя специальный строго-церковный жизненный режим, определяемый задачами пастырской школы. В интернате все пользуются готовым помещением с отоплением и освещением, готовым столом, учебными пособиями и проч.
Курсы в финансовом отношении находятся под общим попечением всех епархиальных управлений Экзархата, которыми установлены по всем епархиям для финансирования курсов особые периодичные тарелочные сборы по церквам. С самого начала этих средств было недостаточно, но в последнее время финансовое положение курсов ухудшилось еще больше в результате эвакуации Пскова и прилегающих к нему районов. Приток средств на содержание курсов значительно сократился.
Ощущается большой недостаток в книгах и учебных пособиях, особенно в письменных принадлежностях. Между тем, учащиеся для подготовки к урокам вынуждены довольствоваться записями объяснений преподавателей. Покупка книг новых и подержанных, бумаги, перьев и т.п. также требует значительных средств.
Подготовка образованных пастырей, которые могли бы овладеть начавшимся религиозным подъемом русского народа и которые были бы достаточно вооружены для борьбы с атеизмом, возникающим сектантским движением и с пропагандой иноверцев, должно быть делом всего народа, любящего Церковь и Россию. Ко всему православному народу, к его представителям в приходских советах обращается Экзархат с просьбой оказать материальную помощь пастырско-богословским курсам в Вильне — усилением пожертвований при кружечном сборе в церквах, отчислением в пользу курсов из освободившихся после ремонта храмов и лежащих без движения денежных сумм. Желательна была бы помощь пожертвованием книг богословского, религиозно-нравственного, научного и художественного содержания.
Питомцы этих курсов — будущие руководители в нашей религиозной и нравственной жизни, представители нашей православной церкви пред лицом всего мира, будущие борцы за православную христианскую веру. Их деятельность — основа для возрождения Новой России. Мы должны помочь содержанию богословских курсов. Дело подготовки достойных пастырей — дело всего русского народа!
Присылайте в нашу газету свои отклики, статьи и сообщения.
Задавайте вопросы и высказывайте свои пожелания.
ПРОЧТИ И ДАЙ ПРОЧЕСТЬ ДРУГОМУ!
|
