Пятница, 29.03.2024, 11:25
М и р    В а м !
Главная Регистрация Вход
Приветствую Вас, Гость · RSS
Меню сайта
Категории раздела
Журнал "Православный Христианин" [29]
Поиск


 Каталог статей
Главная » Статьи » Издания Псковской миссии » Журнал "Православный Христианин"

№ 5 (22). Май 1944 г. 3-й год изд.
Чудный крест
Величание Св.Креста Господня.
«Величаем Тя, живодавче Христе, и чтим Крест Твой святый, имже нас спасал еси от работы вражия».
В Великом Новгороде при въезде в Кремль у Волховского моста, стоит, глубоко чтимая новгородцами, часовня Чудного Креста.
 
Там хранился древний чудтворный Чудный Крест, ныне перевезенный в город Ригу и на­ходящийся в Художественном музее.
 
По преданию, крест у Великого волховско­го моста был поставлен князем Владимиром Святым, крестившим Русскую землю.
 
Воздвигнутый у моста, связывавшего две, нередко враждовавшие, стороны вольного города, Чудный Крест являлся христианским символом любви и мира, осенявшим эту аре­ну междуусобной борьбы.
 
Духовная сила Креста, воплощенная в из­ваянном из дерева Распятии, противостояла здесь буйным силам раздора и братоубий­ственной ненависти, столкновение которых на волховском мосту завещала легендарная старина язычества.
______________
 
Некогда на берегу Ильменя озера, у самого истока Волхова, среди дубовой рощи, воз-вышалося языческое капище с деревянным идолом Перуна — грозного бога громо­вержца.
 
В 991 году, когда согласно древней посло­вицы, новгородцев крестили «Путята мечем, а Добрыня огнем», идол Перуна был низвергнут; об этом Софийская летопись повест­вует: «Прииде епископ Иоаким и требища разори и Перуна посече и повеле повлещи в Волхов и повязавши ужи влачаху и по калу биюще жезлием и пехающе. И в это время вшел бяше бес с Перуна и нача кричати: О, горе мне, Ох! Достался немилостивым сим рукам». И вринуша его в Волхов.
 
Тщетно толпы язычников, старцев, жен с детьми вопили, моля, повергнутого и попи­раемого бога, воспрянуть и поразить нечестивцев молнией и громом, он не внял их мольбам.
 
Тогда, расходясь, сказали новгородцы:
«Плыви, будовый бог, плыви себе, плыви!»
И он поплыл вниз по Волхову к городу, но когда воды несли бога сквозь устои Великого моста, Перун, — так гласит легенда, — вне­запно воспрянул и, бросив свою палицу на мост, изрек: «На сем мя поминают новгород­ские дети!» Заповедав этим биться новогордцам на Великом волховском мосту.
 
Седой Волхов унес Перуна. Но по его за­вету много веков бились новгородцы на Волховском мосту. Мост был не только местом кровавых междуусобных битв, в которых сражались сторонники ьраждебных социаль­но-политических партий, боровшихся в вечевом городе, но здесь происходили, и подчас тоже кровавые, игры, которыми тешили свою удаль молодцы новгородские, как об этом поется в былине о Василие Буслаеве.
 
Древний обычай драться дубинками на мо­сту, вероятно, и породил легенду о палице, брошенной Перуном на мост. Этой легендой народная мысль объясняла обычай, проис­хождение которого было забыто.
 
Обычай этот, несомненно, имел языческое происхождение и, вероятно, был связан с культом Перуна, у капища которого могли происходить такие боевые игрища, подобные совершавшимся во время языческих погре­бальных тризн подле курганов.
 
Культовое происхождение данного обычая подтверждается и тем, что даже новгород­ская церковь, несмотря на отрицательное от­ношение, высказанное церковным летопис­цем к этой «бесовской забаве», все же нашла необходимым, до некоторой степени, взять подобные игры под свое покровительство.
 
Это видно из того, что те дубинки или па­лицы, которыми новгородцы билися на вол­ховском мосту, хранились в церкви Бориса и Глеба, стоявшей близ моста. Интересно, что при таких традиционных игрищах новгород­цы бились не просто любыми палками, а осо­быми палицами, хранившимися в священном месте — в храме.
 
Только в 1652 году эти палицы были взя­ты из церкви Бориса и Глеба и сожжены по приказанию митрополита Никона.
 
Никон, после подавления новгородского восстания 1650 года, стремился изгладить последние силы самобытных новгородских обы­чаев. Но совершенно изгладить все обычаи новгородцев Москве не удалось.
 
В XVIII—XIX веках было еще у новгород­цев в обычае сходиться на кулачный бой — сторона на сторону, но только теперь уже не на мосту, а зимой на льду реки Волхова, не­далеко от моста.
______________
 
В Великом Новгороде XIV—XV веков об­острение внутренней социально-политической борьбы все чаще и чаще приводило к побои­щам на волховском мосту. Особенно жесто­кая битва разразилась в 1418 году.
 
Тяжел был предшествовавший 1417 год: «лето и зиму бе мор страшен», не только в Новгороде и его области, но и в Пскове, Торжке, Твери и Дмитрове.
 
Бедствие, ухудшая положение народных масс, обостряло их вражду к богатеям, нов­городским боярам.
 
Весной нового года Господь ниспослал новгородцам грозное знамение: «В церкви святей мученицы Анастасии идяще от иконы святыя Богородицы Покрова, акы кровь, по обе стороны ризы ея, месяца апреля в 19.. (Новгородская первая летопись 1418 г.). И точно, вскоре, в том же апреле месяце, поли­лась кровь на мосту и по улицам Великого Новгорода.
 
Восстание начал («научение диаволем», по выражению летописца) человек, некий Степанко.
 
Схватив боярина Даниила Ивановича Божина внука, и крепко держа его, Степанко возопил к новгородцам: «Господа! Помоги­те мне на злодея сего!»
 
Сбежавшийся народ повлек боярина на ве­че, где его, как злодея, видимо, многим доса­дившего, «казниша ранами близ смерти».
 
Народное ожесточение было так велико, что на вече, некая жена «отвергше женскую немощь и взявши мужскую крепость, выскочив посреди сомнища, даст ему раны, укоряя его, неистова глаголющи: яко обидима еси им».
 
Боярина, обидчика убогих, с веча толпа по­тащила на Великий мост и сбросила в Вол­хов.
 
Казнь, в Новгороде тех времен, — обычная для народных врагов или жертв слепой яро­сти разбушевавшейся толпы.
 
Боярину удалось спастись, — один рыбо­лов подобрал его в челн. Возъярившийся народ разграбил дом сердобольного рыболо­ва, которому едва удалось скрыться. Озлоб­ленный боярин Данила Иванович, мстя за себя, успел схватить Степанка и начал его мучить. «Хотя вред свой исцелити, паче язву воздвигнул, не помяну рекшето: Аз отмще­ние», порицает Данилу летописец.
 
Народ на Торговой стороне, узнав об истя­заниях Степанки, вновь созвонил вече на Ярославле дворе. Множество собравшегося народа, вооружившись, как на рать, двину­лось с Торговой стороны на Софийскую, где жил боярин Данила Иванович. Двор его на Яневе улице был разграблен. Затем были разграблены и разбиты дворы многих других бояр.
 
Только на Прусской улице бояре дали ре­шительный отпор и отбили нападавших. Вос­ставшие вернулись обратно на Торговую сто­рону, крича о том, что Софийская сторона вооружившись, собирается идти грабить их дома.
 
Колокольный звон огласил весь город. Меж тем разразилася гроза, хлынул дождь лив­нем, с градом, грохотал гром и сверкание молний озаряло толпы новгородцев со всех сторон спешивших к Великому мосту. Буря стихий небесных не остановила бушующей стихии земных страстей. Весь город при­шел в смятение. На мосту закипела настоя­щая сеча, падали убитые и раненые. Внезапно, в самый разгар междуусобной брани, из крепостных ворот Детинца, явился архие­пископ Новгородский Симеон соборне со всем своим духовенством, неся крест Господень и образ Пречистые Богородице.
 
Смело двинулся Владыка в самую гущу тес­нившегося на мосту доспешного люда. Взой­дя на средину моста и подняв крест, Владыка, благославляя им на обе стороны, призвал, Именем Христовым, новгородцев к миру.
 
Сражающиеся, опустив оружие, склони­лись перед Крестом Господним. Все сердца были потрясены. Многие, взирая на святителя, воздвизающего Крест над битвой среди поверженных тел на залитом кровью мосту, смутились душой, раскаиваясь в братоубий­ственной резне.
 
Старые посадники и тысяцкие Торговой стороны, приблизившись, поклонились Вла­дыке, прося его наставить народ на путь истинный. Богобоязненные люди со слезами припадали к ногам святителя, восклицая:
«Да укротит Господь народы, молитвами
господина нашего святителя!»
Владычно слово прекратило кровавую усо­бицу. Архиепископ послал архимандрита Варлаама, отца своего духовного и протодиакона на Ярославов двор подать пастыр­ское благословение степенным пасаднику и тысяцкому (т.е. находящимся в должности высшим лицам Новгородской кочевой адми­нистрации) и всему народу, да идут во свояси с миром.
 
Те изъявили готовность повиноваться Вла­дыке, если он повелит и Софийской стороне разойтись по домам.
 
И разошлись новгородцы, благодаря Бога и Пречистую Его Матерь, за то, что дал им такого святителя, могущего управлять свои­ми детьми, поучать словами духовными и укрощать брань Крестом Господнем. — «Да сохранит его молитва нас и благословение от такового мятежа, во веки, аминь!» — молви­ли новгородцы.
 
И бысть посрамлена злоба силою Честного Креста Господня.
______________
 
Новгородцы издавна прибегали к Чудному Кресту, ища его защиты в дни общественных бедствий.
 
В 1508 году Господь посетил Новгород страшным пожаром. Загорелось на Славкове улице в Акулове дворе, у Логиновской жены Екатерины, в клети от свечки и погорела вся Знаменская Торговая сторона.
 
В разгар пожара Владыка Серапион вышел со всем «священным собором» с крестами и чудотворными иконами на Великий мост и начал петь молебны перед Чудным Крестом.
 
Пожар бушевал, раздуваемый сильным вет­ром. Средь пылающего города вихри пла­мени столбами вздымались к небу, огонь пожирал дома, хоромы бояр и святые храмы. Видя страшную казнь Божию над градом, Владыка в горести обливаясь слезами, не в силах был вымолвить слов молебна и лишь безмолвно молился в тайне сердца своего Господу Богу и Присвятой Богородице и всем святым о прекращении гнева Божия и избав­лении града от великого пожара. Так купно со всем собором святитель молился и пел мо­лебны до тех пор, пока Милостью Божией, огонь, пожрав одну половину города, утих и Софийская сторона спаслась от пламени.
 
Древний Чудный или, как он раньше назы­вался, Черный Крест, свидетель многих тра­гедий и радостей древних новгородцев, не сохранился до наших дней. Обветшал ли он, или погиб во время одного из частых пожа­ров, неизвестно, но только деревянный крест, дошедший до нас под именем Чудного Кре­ста, принадлежит не эпохе Владимира свято­го, а уже XVI столетию. Надпись, помещен­ная под крестом, дает его точную датировку: «В лето 7056 (1547) г. сентября, при царе и го­сударе, великом князе Иване Васильевиче всея Руси и при архиепископе Феодосие Великого Новгорода и Пскова, поставлен бысть крест сей повелением раба Божия Петра Невежина на мосту».
 
Сооруженный Петром Невежиным крест высотой более 2-х метров, вырезан из липы с изображением Распятия в середине и погрудными фигурами по сторонам его на кон­цах средней перекладины: справа Богома­терь и Мария Магдалина, слева Иоанн Бого­слов и сотник Лонгин.
 
Над Христом, в центре верхней переклади­ны, реют два ангела, взирающие на распято­го. По концам в кругах буквы «С» и «ХР». На верхнем конце креста вырезано: «Царь славы». Подножием Христу служит Голго­фа с изображением черепа (Адамова голова). По концам нижней перекладины опять в кру­гах буквы: «НИ» и «КА» (Победитель). Фон покрыт серебрянной басмой с тисненным растительным орнаментом, так называемыми, «травами». В самом низу под Голгофой вы­резана приведенная выше надпись.
 
В художественном отношении Чудный Крест 1547 г. представляет большой интерес, как один из лучших памятников новгород­ской резной скульптуры XVI в.
 
В этом столетии, под западным влиянием, скульптура, особенно в Новгороде и Пскове, получает развитие более значительное, чем в предыдущие века.
 
Стиль и исполнение креста Невежина со­храняет характерную для древне-русской рез­ной скульптуры плоскостную трактовку рель­ефных изображений Распятий и предстоя­щих, но очертания контура уже извилистое.
 
В передаче нагого тела Христа при всей анатомической неправильности мускулатуры чувствуется реалистическое стремление, не­сколько грубоватое.
 
Предстоящие попарно объединены в группы, в которых фигуры закрывают одна дру­гую, женская пара взаимно связана движениями рук и поворотом голов, передающим душевное настроение Богоматери и Магдали­ны, выраженное и в ликах. Мягкий живо­писный характер изображений еще подчерки­вался раскраской, теперь, к сожалению, в значительной степени утраченной.
 
Крест 1547 г., поставленный Петром Невежиным на месте древнего и традиционно с ним связанный, так же был свидетелем исто­рических событий, хотя и менее бурных, и служил прибежищем новгородцев в годину общих бед или во дни личного горя и пе­чали.
 
К Чудному Кресту вышел 8-то января 1570 г. Владыка Пимен встречать царя Ивана Васильевича, но грозный царь, не приняв ар­хипастырского благословения, обвинил ар­хиепископа в измене и нарек его волком и хищником, и губителем, и царскому венцу, и богрянице досадителем.
 
Гневен был царь на Владыку и на весь Нов­город и довелось Чудному Кресту быть сви­детелем казней, совершившихся на мосту свирепыми опричниками над беззащитными новгородцами, их женами и детьми малыми.
 
Видели Чудный Крест отправляющиеся в поход русские рати, каждый воин которых, проходя через мост, творил молитву Чудно­му Кресту.
 
Видел царей, цариц и всех путников, доро­гой из одной столицы в другую, непременно заходивших в часовню Чудного Креста.
 
В советское время опустела часовня и Чуд­ный Крест, удаленный с его, освещенного ве­ковой традицией, места, целые годы скитался по залам музеев, перетаскиваемый при по­стоянных реэкопозициях из одного отдела в другой.
 
Все же вера в силу и значение Чудного Креста осталась жива у старых новгородцев.
 
В. Пономарев.
 
 
 
Из книги В. Никифорова-Волгина — „Земля именинница"
 
Предисловие.
 
В освобожденных от большевизма странах остро стал вопрос о советском языке, — яв­ляется ли он дальнейшим развитием русского языка или его упадком? Под влиянием совет­ских газет и книг, митинговых речей в народ­ный язык проникали целые массы новых слов и оборотов. Обогащение ли это народной ре­чи или затемнение чувства родного языка? Некоторые говорят, что все эти новые слова и обороты «выстраданы» народом, что "он никогда не откажется от них, а обязанность интелигенции — их хранить.
 
Здесь смешиваются два вида новых слов: 1) слова, действительно в муках рожденные народом и 2) слова жаргонной, частью кружковой, частью интернациональной речи. Пер­вая группа слов незначительна и не она ха­рактеризует так называемый «советский язык». Последний организовался из жаргон­ной речи. Проф.Селищев (Московский Уни­верситет) в конце 20-х годов текущего столе­тия выпустил капитальную работу «Язык революции», в которой собрал и классифициро­вал все новые «революционные» слова и обороты. Для каждой группы он установил источ­ник их происхождения, а именно — жарго­ны: семинарский, тюремный, «юго-западной России» — проще — еврейский и т.п. Это — вовсе не языковое творчество, а заимствова­ния, совершенно несоответствующие духу русского языка ни по словообразованию, ни по ударению, ни по смыслу.
 
Русский язык загрязнялся еще и до рево­люции, особенно грязными терминами рус­ской ругани. Возрождение России предпола­гает и возрождение русского языка. А для этого необходимо вернуться к старо-русскому языку, языку Пушкина и его преемников в литературе. Но не для того, чтобы остановиться на нем, а чтобы устранить все языковые на­слоения, как результат начавшегося разложе­ния русской души, завершившегося большевизмом, чтобы возродить в народе чувство русского языка и чтобы пробудить действи­тельное народное творчество.
 
Еще Пушкин отметил, что «язык славяно­русский имеет неоспоримое превосходство перед всеми европейскими; судьба его была счастливейшая», он питался от трех источ­ников, — древне-греческого, церковно-книжного и простонародного. «В XI веке древне­греческий язык вдруг открыл ему свой лекси­кон, сокровищницу гармонии, даровал ему за­коны обдуманной своей грамматики, свои прекрасные обороты, величественное течение речи; словом, усыновил его, избавя, таким образом, от медленных усовершенствований времени. Сам по себе уже звучный и выразительный, отселе заемлет он гибкость и пра­вильность». В той же заметке, говоря о роли Ломоносова в истории «славяно-русского» языка, Пушкин пишет, что слог поэтических произведений Ломоносова «заемлет свое главное достоинство от глубокого знания книжного славянского языка и от счастли­вого слияния оного с языком простонарод­ным». «Такова стихия, заключает он, данная нам для сообщения наших мыслей». («О предисловии г-на Лемонте к переводу басен И.А.Крылова». 1825. Соч. Пушкина. Изд. Суво­рина. 1887 г. Том IX, стр. 187—185). Этими источниками, плюс наша художественная ли­тература, должны питаться и мы. Особенно необходимо подчеркнуть — «книжно-сла­вянский язык», в годы советчины изгнанный из школы не только средней, но даже и выс­шей и нами теперь забытый.
 
Мы предлагаем вниманию читателей рассказ Никифорова-Волгина «Молнии слов све­тозарных», ярко иллюстрирующий красоту церковно-славянского языка, оказавшего сильное влияние на развитие русского. Мы должны приблизиться к истокам нашей речи, чтобы здесь почерпнуть силы для действительного языкового творчества.
 
И. Ч.
 
 
 
1. Молнии слов светозарных
 
Любил дедушка Влас сребротканный лад церковно-славянского языка. Как заговорит, бывало, о красотах его, то так и обдаст тебя монастырским ветром, так и осветит всего святым светом. Каждое слово его казалось то золотым, то голубым, то лазоревым и креп­ким, как таинственный адамантов камень. Тяж­ко грустил дедушка, что мало кто постигал светозарный язык житий, пролога, великого канона Андрея Критского, миней, триоди цветной, октоиха, псалтиря и прочих бого-вдохновенных песнопевцев.
 
Не раз говаривал он мягко гудящим своим голосом:
— В кладезе славянских речений — златые струи вод Господних. В нем и звезды, и лучи, и ангельские гласы, и камения многоцветные, и чистота, снега горнего светлейшая!
Развернет бывало дед одну из шуршистых страниц какой-нибудь древней церковной книги и зачнет читать с тихой обрадованной улыбкой. Помню, прочитал он слова: «Тя, златозарный мучеников цвет почитаю». Остано­вился и сказал в тихом раздумье:
— Вникни, чадо, красота-то какая! Что за слово то чудесное: «златозарный»? Светится это слово!
До слез огорчало деда, когда церковники без великой строгости приступали к чтению, стараясь читать в нос, скороговоркой, без ударений, без душевной уветливости.
 
Редко кто понимал Власа. Отводил лишь душу со старым заштатным дьяконом Афана­сием — большим знатоком славянского языка и жадно влюбленным в драгоценные его камни.
 
Соберутся, бывало, в повечерье за пузан­ком рябиновой (прозванной дедом «Злато-струем»), и заструятся у них такие светло-пе­вучие речи, что в сумеречном домике нашем воистину заревно становилось. Оба они с дьяконом невелички, сребровласые, румяные и сухонькие. Дедушка был в обхождении ро­вен, мягок, не торопыга, а дькон — горячий, вздымистый и неуемный. Как сейчас помню одну их их вечерних бесед...
 
Набегали сумерки. Дед ходил в валенках-домовиках по горенке и повторял вслух только-что найденные в минеи слова:
«Молниями проповедания просветил еси во тьме сидящие».
Дьякон прислушивался и старался не ды­шать. Выслушал, вник, опрокинул чарочку и движением руки попросил внимания.
 
Дед насторожился и перестал ходить. Полу­закрыв глаза, с легким румянцем на щеках, дьякон начал читать чистым переливным го­лосом, мягко округляя каждое слово:
«Велий еси Господи, и чудна дела Твоя, и ни едино же слово довольно будет к пению чудес Твоих.
Твоею-бо волею от небытия в бытие привел еси всячески: Твоею державою содержиши тварь и Твоим промыслом строиши мир...»
Дед загоревшимся взглядом следил за поле­том высоких песенных слов, а дьякон продол­жает ткать на синих сумерках серебянные звезды слов:
«Тебе поет солнце, Тебе славит луна, Тебе присутствуют звезды, Тебе слушает свет, Те­бе работают источницы, Ты простер еси небо яко кожу, Ты утвердил еси землю на водах, Ты оградил еси море песком, Ты к дыханиям воздух излиял еси...»
Дьякон вскакивает с места, треплет себя за волосы и кричит на всю горницу:
— Это же не слова, а молнии Господни!
Дед вторит ему с восхищением:
— Молниями истканные ризы Божии, — и в волнении ходит по горенке, заложив руки за монастырский поясок.
В такие вечера вся их речь, даже самая обы­денная, переливалась жемчугами славянских слов, и любили, грешным делом, повеличаться друг перед другом богатством собранных сокровищ. Утешали себя блеском старинных кованных слов так же, как иные утшеают себя песнями, плясами и музыкой.
— А это разве не дивно? — восклицает дьякон, — слушай: «Таинство ужасное зрю: Бог-бо, иже горстию содержай всю тварь, объемлется плотию в яслех бессловесных, повиваяй мглою море».
 
— Не слова, а звезды светосиянные, све­тильники светлейшие и прозрачнейшие, — с дрожью в голосе отзывается дед — светло-вещанная мудрость!
 
— А не возликуешь ли душою, раб Божий Власий, когда запоют над гробом твоим:
«В путь узкий ходшии прискорбный, вси в житии крест яко ярем вземшии... Приидите насладитеся их же уготовах вам почестей и венцов небесных . ..»
«Сей-бо отходит яко дым от земли, яко цвет отцвете, яко трава посечеся...»
 
— «Жизнь наша есть: цвет и дым, и роса утрення воистину», — прибавляет Влас, и об­нимает дьякона:
 
— А какие слова-то, Господи, встречаются: световидный, светоносный, светозарный, — говорит он сквозь слезы.
«Душу мою озари сияньми невечерними ...»
«Цвете прекрасный»,
«шум громный»,
«зарею пресветлою озари концы вселенной»,
«жизнь, нестареемая»,
«одейся светом, яко ризою ...»
«Милосердия двери отверзи нам».
Все светло. Все от сердца, от чистоты, от святости, от улыбки Господней... Подозвал, помню, меня дед к себе, погладил по голове и сказал:
«Возлюби Божью красоту!»
До поздней ночи сквозь прозрачную дрему слышишь то дьякона, то дедушку, пересыпа­ющих жемчуг Божьих слов. И не хочется погружаться в сон: так бы и колебался на зыб­ких певучих струнах боговдохновенных речений.
 


 
Категория: Журнал "Православный Христианин" | Добавил: Феодоровна (29.10.2010)
Просмотров: 1704 | Теги: № 5 (22), Православный Христианин, 1944 г., журнал, май
Copyright MyCorp © 2024
При использовании любых материалов сайта «Мир Вам!» или при воспроизведении их в интернете обязательно размещение интерактивной ссылки на сайт:
 
Сегодня сайт
Форма входа