2. Тревога
В раскрытое окно густой синей прохладой входил осенний вечер. Горько пахло угасающей травой. В колодец падали с висящего ведра гулкие капли воды. В тишине застывшего вечера звуки этих капель казались единственными на земле.
По случаю убийства страообрядческого начетчика Аввакума собственным сыном Кузькой Жиганом, деревня была в оцепенении и в затаенном шопоте. Ни голосов, ни песен, ни собачьего даже лая. На подоконник упал алый кленовый лист.
Отец Сергий взял его и сказал:
— Грядет осень...
Повернул ко мне лицо свое. Лицо сельского батюшки. Тихое, обыкновенное, не запоминающееся. Таких лиц много как былинок в русских полях. Глаза только не простые, — не то надземные, не то безумные.
— Вот и не стало Аввакума — сказал он и зябко съежил плечи. Помолчал долгим думающим молчанием и неожиданно запел странническим распевом, опустив голову и скрестив бледные священнические руки.
Кому повем печаль мою,
Кого призову ко рыданию?
Токмо Тебе, Владыко мой,
Известен плач сердечный мой.
Кто бы мне дал источник слез,
Я плакал бы и день и ночь...
— Песня эта называется «Плач Иосифа Прекрасного», пояснил отец Сергий, — любимая песня покойного Аввакума. Сядет, бывало, вечером на ступеньку своей бревенчатой молельни, воззрится на небеса, сложит руки крест на крест и запоет... Стих долгий и трогательный! О том — он, как Иосифа продавали в рабство, и как он плакал, ведомый в землю Египетскую:
Увиждь мати Иосифа...
Восстани скоро из гроба.
Твое чадо любимое
Ведомо есть погаными.
Моя братия продаша им.
Иду ныне во работу с ним.
— Заслышат голос Аввакумов и ползком-ползком к нему, под кусты, в засень, чтобы послушать его... Хорошо пел старче — душевно и усладно, по старорусски! Хоть и не любил он, царство ему небесное, нас никониан, но я то любил его, и никогда не пререкался с им о вере. Он видом своим благочестным, поступью и речью тоску будил по ушедшей русской земле. Дремучей, исконной, сосной и родниками святыми шумящей!
— Таких стариков как Аввакум больше не встретишь!...
— А за что сын-то на него посягнул? — спросил я, затуманенного сумерками отца Сергия.
— Неведомо. Нощь бо есть в народе русском!
Отец Сергий закрыл окно. К земле приникала ночь. В деревне горел лишь один огонек:
— Это в Аввакумовой избе свет. Готовят его в дорогу. Да, не стало Аввакума. Отмерла еще ветвь на древе древляго благочестия. До вашего прихода полиция вела мимо моего окна связанного Кузьку. Увидал меня и крикнул: «Оксти меня, батька». Я благословил его.
Отец Сергий поднялся с места и зажег лампаду. На иконе Спаситель с Евангелием. Глаза непреклонные и грозные, смотрящие на все стороны.
— Такие же глаза будут у Него, когда Он придет судить живых и мертвых, — почему-то подумал я. Моя дума передалась отцу Сергию и колыхнула что-то близкое для него и тревожное. Он взволнованно заходил по горенке. Встал около меня. Маленький и как бы пушистый от седой своей бороды.
Он спросил меня дрогнувшим голосом:
— Вы не верите в близкое наступление страшного суда?
Я ничего не ответил.
— А я верю, — сказал он потаенным шопотом, — так вот и кажется, что сейчас вострубят архангелы в свои трубы, и мертвые возстанут из гробов своих.
Я хотел сказать ему, что это нервы и последствия пережитого нами за эти ужасные годы — страшному суду подобные!
— Вы не думайте, — пылко вознесся его голос, — что эта тревога вызвана убийством, осенними шорохами, старостью моей или перенесенным нами за войну и революцию, — нет! Точно вам объяснить не могу. Скажу лишь, что я по ночам спать не могу. Встаю, зажигаю свечу и начинаю молиться ... Посмотрю в окно на спящую землю нашу и плачу, что она и деяния рук наших обречены на гибель!... Все превратится в первозданную тьму, над которой никогда больше не прогремит голос Творца — «да будет свет!...»
Отец Сергий посмотрел на икону. Долго не решался говорить.
— Сегодня выношу за литургией чашу Господню, — сказал он в тревоге, — и перед тем как произнести запричастную молитву: «Верую Господи и исповедую», меня вдруг опалила мысль: а не в последнюю ли годину мы приобщаем мир кровью Христовой?..
Уже ночь была, когда я вышел из горенки отца Сергия. Путь мой лежал через поле. На небе было много звезд, и земля, сжатая густой тишиной, казалась пустынной и брошенной.
Чувствовалось страшное сиротство свое среди угасающего русского поля. Чтобы рассеять это чувство и укрепить себя в мысли, что ты не один, я обернулся в сторону домика отца Сергия.
В окне заколебался огонек свечи. Он то возносился, то опускался... Это отец Сергий, охваченный тревогой, со свечой в руке, молился с коленопреклонением:
«Да мимо идет нас чаша сия»...
Всю дорогу шел со мной шопот отца Сергия:
— А не в последнюю ли годину мы приобщаем мир кровью Христовой?
В. Никифоров-Волгин.
В тисках земных забот и пестрой суеты,
Не зная никого, кому могла-б открыться —
Тебе, Господь, несу я все мои мечты!
Не оттолкни меня, позволь Тебе молиться!...
Господь мой, посмотри на капли этих слез,
В них все мои слова, что выразить не смею,
Они, как лепестки давно созревших роз,
Осыпались сейчас под тяжестью своею.
Я верю лишь Тебе! Ведь, Ты — Спаситель мой!
Без слов молюсь Тебе и образ Твой ласкаю...
Ты, слышишь, Господи, Ты видишь, дорогой,
Как тяжко мне, темно, как я изнемогаю.
Вот вся моя душа в потоке этих слез
Трепещет пред Тобой, как раненая птица,
Благодарю за то, что Ты меня вознес
На гребень волн земных, чтоб плакать и молиться!
Тамара Шмелинг.
Я не забуду о войне и смерти,
Но петь я стану о любви и жизни,
О дорогой единственной отчизне,
В которую я не могу не верить.
Как внятен мне твой тяжкий бред, Россия,
Как мне знаком твоей обиды трепет,
Твоих грехов безумные стихии,
Твоих молив непостижимый лепет.
Ты не умрешь... Ты выпьешь эту муку,
Которой равной мир еще не видел,
И улыбаясь, вновь протянешь руку
Всем, кто тебя и знал и ненавидел.
Тамара Шмелинг.
На кончину Митрополита Сергия
Он в мир пришел со словом правды,
С кипучей силою в крови,
И жажда истины священной
Крестом сияла на груди.
Он в мир принес бесценный пламень сердца,
И сердце миру показал.
Но не прощает тьма сиянью света,
И мир его камнями забросал.
Они изранили пылающую душу,
И ранней сединой сребрилась голова.
О, искупят ли слезы всех страданий
Следы от язв тернового венца?
Зальет ли кровь грядущих испытаний
Ту кровь священную борца,
Что пролилась, как жертва искупления,
За свет и истину Великого Творца?
Пройдут года... и опаленные страданьем
Поймут бездушные сердца,
Кто послан был им Провидением,
Кого убила темная рука.
Борец убит... Но луч идеи светит,
И никогда идея не умрет.
И Вечный Судия один лишь все отметит
В последний день Великого Конца...
А. К.
О разделении и единении
Одно из роковых последствий войны, и особенно этой настоящей войны, и особенно для нас русских, это — то, что мы процессом войны раздроблены и разъединены. Это раздробление не только чисто внешнее, выражающееся в том, что часть нашей родины находится там, за фронтом, часть здесь в освобожденных от советской власти областях, а какие-то составные ее части унесены нашими эмигрантами далеко на Запад. Это внешнее раздробление совпадает с внутренним, духовным. Советская власть разрушила и исказила до неузнаваемости облик нашей родины, и мы все, думающие о ее ближайшем будущем, естественно находимся в разномыслии, как же ее по новому воссоздавать? Да и вообще разномыслие — исконная особенность души русского народа, по крайней мере, в последний период ее истории, исконная особенность, быть может, происходящая от широты «русской натуры», а также и от других причин.
И вот эти же внешние и внутренние причины разделения очень остро сказались в жизни церкви.
Еще до войны единая русская Православная Церковь распалась на три ветви: так называемую обновленческую, или, как ее называли, «красную», церковь Сергианскую, по имени умершего московского митрополита Сергия, и церковь Iосифлянскую, по имени митрополита петроградского Иосифа. За рубежом и до и во время войны возникали еще взаимно не признававшие друг друга церковные уклоны, возглавляемые митрополитом Евлогием, митрополитом Анастасией (карловацкая церковь), а также автокефальные церкви Белорусская, Латвийская, Эстонская, Украинская. Мы не будем входить в причины всех этих разделений. Некоторые из них очень серьезны и возникли из весьма существенных разногласий, другие-же не имеют в своей основе ничего принципиального, а в некоторых случаях даже опираются на мотивы личного и национального самолюбия.
Поставим вопрос в общей форме, как отнестись к этим разделениям и возможен-ли путь к воссозданию прежнего церковного единства? Вся история Христианства развивалась в разномыслиях, принимавших то очень острые, то смягченные формы и даже приводивших к религиозным войнам. Да и странно было-бы, если-бы этих разномыслей не было. Основоположный документ Христианства — Евангелие — так исключительно загадочно в некоторых своих местах, дает так много поводов к разным толкованиям, что различные способы понимания изречений Спасителя, да и даже различное понимание Его Личности в целом вполне возможны. И в этом не только не надо видеть какого-нибудь недостатка, а, напротив, свидетельство необычайной глубины и сложности Христианского учения. Вся жизнь Христа и все историческое раскрытие Его учения создавалось не по готовым программам, а, как все великое, вдохновенно, с неожиданным обнаружением новых сторон, давая новые ответы на новые вопросы. Около ствола вечных истин появлялись новые ветви и они меняли конфигурацию целого. Не даром Христос сравнивал свое учение с горчичным деревом, развивающимся из малого зерна в большое дерево. И это дерево до сих пор растет. И кто может сказат, что он постиг это целое Вселенского Христианства? Мы только нащупываем правильные пути, руководствуясь вековечным Евангельским образом Спасителя в какой-то кратко-средний период Его жизни, делаем опыты и догадки, руководствуясь велениями ума и совести.
И вот, — повторяем, — дело не в разномыслиях, а в том, чтобы они имели опору в доброй совести и не одностороннем уме. Тогда может оказаться, что многое, кажущееся противоречивым, найдет свое место в организме Вселенского Христианства, как ветви, растущие в разные стороны, находят свое место на едином стволе. Не разногласие мыслей и жизненных оценок, исходящих из общей религиозной основы, на самом деле создает пагубный разделения внутри церкви, а та нетерпимость, которая обычно сопровождает эти разногласия, и то упорство, с которым не хотят осзнать своих ошибок. А основа всякой нетерпимости и всякого упорства — самоуверенность и гордыня, находящие себе выражение в утверждении, что именно «мне» или «нам» удалось найти единственное верное решение спорных вопросов. К сожалению, приходится констатировать, что все острые моменты истории церкви имели в своей основе эту нетерпимость, желание во что бы то ни стало привести всю область религиозного мышления и жизненных оценок к «своему» единомыслию». На каждой литургии раздается возглас: «да единомыслием исповемы». И как-бы в ответ на этот возглас, вслед за ним идет пение «символа веры», как-бы наглядно показывающее, что это единомыслие должно быть в том основном и важнейшем, что почти полностью выражено в 12 членах Символа веры. Но разве из-за этого основного содержания идут непримиримые распри в нашей Православной Церкви? Нет, из-за множества часто второетепеньгх спорных вопросов.
Мы были-бы плохо поняты, если-бы из всего вышесказанного был выведен такой итог, что в пределах церкви возможно такое состояние умов и церковной практики, которое характеризуется поговоркой: «Кто в лес, кто по дрова». Есть мысли, которые требуют определенных действий; в таких случаях разномыслие вело-бы к взаимно-противоречивым действиям. Церковь должна из себя представлять, вовсе не поющий в унисон хор, но все же дающий гармоническое сочетание разных тональностей. Но для того, чтобы эти тональности гармонически подобрались — вот, для этого смягчения и приведения к возможному сосуществованию в пределах одной церкви разноречивых мнений и нужна терпимость, готовность понять разные точки зрения на вопрос. Только на почве такой терпимости практический вопрос о пределах возможных иных мнений, может получить правильное и благоприятное для единства Церкви разрешение.
Итак, утверждаем мы, единство, или, во всяком случае единение различных ответвлений Церкви вполне возможно при надлежащей психологической настроенности. Обращаясь к конкретному вопросу, каким путем может произойти возсоединение тех взаимно отделившихся православных Церквей, которые мы упоминали, нам кажется, что здесь все может быть приведено к соглашению, кроме того уклона, который выразился в, так называемой, «обновленческой» или «красной» Церкви. Церковь Христова не может быть в единении с советской властью, представляющей и по учению и по практике явную дьявольскую и безбожную силу, а в практике «красной» Церкви не только было такое единение, но и предательства в сторону советской власти. Но ведь обновленческая Церковь по существу почти умерла собственной смертью, не имея ни малейшего доверия среди мирян. Другое дело, находящаяся за рубежом фронта Сергианская Церковь. Сейчас она находится в тисках и даже оковах советского насилия и принуждения, и мы до конца войны не имеем возможности узнать ее внутренний голос и убеждения. Здесь правильная установка и оценка всех фактов может последовать только после войны на общем поместном соборе. Что касается взаимоотрицающих церковных уклонов, возникших по эту сторону фронта, то здесь, казалось бы, скорее всего могла возникнуть на общей психологической почве терпимости и взаимного уважения, та или иная форма объединения или, по крайней мере, совместная работа в некоторых областях церковной жизни. Почему бы в самом деле такая общая работа и единство практики не могла бы возникнуть в том, что теперь составляет самую насущную потребность всех церковных уклонов, т.е. подготовка кадров священников, могущих быть на высоте своих задач? Еще более это могло бы возникнуть в области вообще религиозной пропаганды и укрепления веры в разных слоях общества. Разве апологитические проблемы и способы их разрешения не являются общими для всех уклонов? Разве не могли бы быть основаны в этой области общие журналы, и издательства и общие аудитории? Достаточно только более доверчиво и терпимо перекликнуться представителям этих церковных уклонов, чтобы появилась некоторая общая база единения и согласованной практики. А эта общая база может послужить тем узлом, который впоследствии более прочно стянет ранее оторванные ветви.
Проф. Зырянский.
ХРОНИКА
29-го апреля 1944 года, получив телефонное известие о кончине Его Высокопреосвященства Высокопреосвященнейшего Сергия, Митрополита Литовского и Виленского, Патриаршего Экзарха Латвии и Эстонии, подтвердившееся того же числа официальным телефонным сообщением Генерального Комиссара в Риге Его Преосвященству Преосвященному Иоанну, Епископу Рижскому, Преосвященный Иоанн, Епископ Рижский, протопресвитер Иоанн Янсон, протоиерей Легкий, священник Николай Веглайс, помощник начальника Экзаршей канцелярии священник Алексей Тихомиров и доктор Николай Австриц, вскрыли привезенное священником Николаем Виеглайс завещание покойного Владыки Экзарха, которое гласит следующее:
«Рига, октября 1943. Сообразуясь с постановлением Архиерейского Совещания в Псково-Печерском Успенском Монастыре 29-го и 30-го августа 1943 г. об обеспечении преемства в управлении Экзархатом (пункт второй протокола сего завещания и приложение к оному), ПОСТАНОВЛЯЮ, что в случае моей смерти, а равно в случае утраты мною, вследствие тяжкой болезни или иной причины, возможности управлять Экзархатом, управление таковым поручается моему Заместителю, призываемому к исправлению сей должности в порядке ниже перечисленных кандидатур и обязанному, как только откроется к тому невозбранная возможность, представить на усмотрение Патриархии доклад о делах и всей жизни Экзархата.
1-ый кандидат — Даниил, Епископ Ковенский, который при вступлении в должность Заместителя Экзарха приемлет сан Архиепископа Ковенского и одновременно вступает в должность Временного Управляющего Литовской Епархией.
2-ой кандидат — Иоанн, Епископ Рижский, который при вступлении в должность Заместителя Экзарха приемлет сан Архиепископа Рижского.
3-ий кандидат — Павел, Архиепископ Нарвский.
Смиренный Сергий (подпись),
Митрополит Литовский и Виленский,
Патриарший Экзарх Латвии и Эстонии.»
Согласно этому завещанию, 29-го апреля 1944 года, еп.Даниил, в сане Архиепископа Ковенского, вступил в должность Заместителя Экзарха.
Указом архиеп.Даниила от 29-го апреля с.г. преосвященному Иоанну, епископу Рижскому, поручено: управление хозяйственным отделом Экзархата и ряд дел на время отсутствия Высокопреосвященнейшего Архиепископа Даниила из города Риги и впредь до дальнейших распоряжений.
18-го июня 1944 года в город Ригу прибыл Высокопреосвященный Пантелеймон, архиепископ Киевский и остановился в Рижском Св.-Троице-Сергиевском женском монастыре.
_________________________________________
Присылайте в наш журнал свои отклики, статьи и сообщения.
Адрес: Рига, ул. Кр.Барона, 126; тел. 96403.
|
