14/II-1952 г.

Моя милая Иринушка!

Сердечно приветствую тебя и всех с наступив­шим Новым годом, прошедшим праздником Рож­дества Христова и знаменательными нашими семейными датами.

 

Пишу тебе первый раз в этом году. Боль­шую радость ты мне сде­лала, прислав фотосним­ки. Я их ношу при се­бе, постоянно всматри­ваюсь и с большими уси­лиями заставляю себя представлять детей та­кими, как они изобра­жены на них, а не таки­ми, как я запечатлел их в моей памяти с 44-го го­да... Дети так выросли и изменились, что я не могу их опознать.

 

От прежней Коти осталось отдаленное, смутное сходство, причем она мне сейчас напоминает кого-то из сестер, скорей всего Домнику или Фросю. Письмо Котино очень милое, грамотное, содержа­тельное, с очень хорошим, уже выработанным почерком. Ее недружелюбие к математике, о чем она упоминает, видимо, имеет наследственный харак­тер; я ведь тоже с этой наукой всегда был не в ла­дах, да и ты, кажется, ее тоже не очень уважала. Димик уже взрослый и, по-видимому, серьезный мальчик. Неожиданной для меня показалась его наклонность к поэзии... Его стишок «Паренек» по стилю и духу поэтического жанра. Ларочка вы­глядит совсем робким воробышком. Трудно мне определить, на кого она походит? Пожалуй, на ба­бушку. Ее склонность к медицине, видимо, интуи­тивного характера, а рисунок «Аист ищет лягу­шек» прекрасен и выразителен, если только он самостоятельно ею нарисован. Неужели талант живописи и особенно любовь к ней так и заглохнут в нашей детворе в зачаточной стадии и ни в ком из них в будущем не разовьются и не проявятся в пол­ной мере? Как бы хотелось, чтобы этот талант, похороненный в нас с тобой житейской суетой, воскрес бы в ком-либо из них. Но об этом, пожалуй, еще рано помышлять, и пока приходится только любоваться уже достигнутым, и главным образом здоровьем и поведением наших детей.

 

Как печально, что Фатер преждевременно выходит из строя, однако я не теряю надежды и лелею мысль потрудиться еще вместе с ним где-нибудь в тихом пристанище. То же самое думаю и о папе. Ведь не только дети, но и старички наши должны быть для нас полной утехой на берегу жизни после шквала. Чрезвычайно я был обрадован, получив от папы собственноручную поздравительную открытку. Почерк у него еще твердый, почти прежний, а следовательно, и сам он для своих 76-ти лет еще тверд и крепок, вопреки всем перипетиям превратного рока. Да хранит Господь наших старичков во здравии и благополучии! Передай им мой поклон и лобзание.

 

Володю в его пути благословляю! — «это мно­гих славных путь». Очень приятно мне было уз­нать из твоего письма, что все наши, слава Богу, живы, здоровы, благополучны. Мане передай мою сердечную благодарность за дар от тука зем-наго, который, надеюсь, скоро получу. Добрые намерения Наты целую! Кстати, я с восхищением любуюсь великолепными, добродетельными ви­ньетками талантливых Ксении Антониновны, Марины и других авторов, так щедро украшаю­щими присланную тобою книгу «Наша семейная хроника», которую я постоянно перечитываю. Очень уж эта книга потрепана, но я собираюсь ее в самом скором времени обновить и переплести.

 

Весьма я доволен, что ты мне кое-что сообщила из домашнего быта, о чем я теперь имею некоторое представление. Все время слежу по радиосводкам за вашей зимой. Дед Мороз оказался в этом году очень добрым и принес вам в качестве подарка экономию в топливе. Наша зима в этом году тоже очень теплая, почти ничем не отличается от обыч­ной рижской зимы, что является небывалым.

 

О себе я ничего не могу сообщить нового. Живу все в тех же, прежних условиях. Работаю фельдшером. Со всякого рода недомоганиями борюсь самостоятельно, согласно евангельской пословице: «Врачу, исцелися сам...» В минуты уныния прибе­гаю к спасительному Логосу и молитве.

 

-------------------------------

20/II-52 г.

Милая Иринушка!

Письмо не успел закончить и отправить, а вчера вечером получил твою посыл­ку, о чем и сообщаю тебе. Сейчас вместе с В.Фр. услаждался великолепным чаем, который был чер­ный и крепкий как деготь. Выпили четыре кружки, часа 2-3 услаждались приятными воспоминания­ми и разошлись. Нахлынувшая волна какого-то трудно объяснимого, приятно-радостного состоя­ния породила во мне сильное желание писать и пи­сать тебе без конца, но... властный дух смиренному­дрия своей холодной струей унимает и тушит разгоревшийся пламень сентиментальной лири­ки... Смиряюсь, вздыхаю с печалью и ставлю точку на недоговоренном.

 

Спасибо тебе за посылку. Если сумеешь в будущем что-либо немного послать, конечно при минимальном ущербе для семьи, то положи зубную щет­ку, порошок и, если достанешь по казенной цене, флакон пенициллина, для глаз.

 

Пиши, по возможности, чаще. Крепко целую тебя с детками, Фатера и всех. Всем сердечный привет!

 

Да хранит всех вас Господь в здравии и благополучии по молитвам Богородицы, святителя Нико­лая и всех святых!

 

Любящий Николай

-------------------------------

22/VI-1952 г. Воскресенье Всех святых, в земле Русской просиявших

Дорогая, милая Иринушка!

После моего последнего послания я получил от тебя два письма, одну открытку и посылку, а так­же посылку от папы и поздравительную открыт­ку. За все сие тебе и папе приношу великую благо­дарность.

 

В своих письмах ты все беспокоишься, спрашиваешь обо мне. Это для меня самый щепетильный вопрос, ибо что можно говорить о себе в этих условиях и можно ли вообще высказать то, что хотелось бы? Но я постараюсь сказать о себе правдиво и са­мое существенное.

 

Долгие годы нашей разлуки, видимо, начинают на тебе заметно сказываться, и главным образом в том смысле, что ты все реже пишешь мне, причем о себе — все более лаконично и отрывисто, так что подчас приходится сильно попотеть мыслью, чтобы восстановить и воспроизвести все упущенное и замолчанное тобою. Это основное, что оказывает на мою психику свое действие. Кроме того, состояние здоровья наших отцов — этого последнего морального и экономического оплота нашего, а также це­лый ряд разных других причин и обстоятельств... в совокупности дают обильную пищу довольно мрачной фантазии, вследствие чего я постоянно нахожусь в напряженном волнении и тревоге за всех вас. Затем, невероятно тяжелые условия, длящиеся так долго, как черви точат и изматывают силы души, истощают терпение. Моральный гнет как дамоклов меч денно и нощно висит над сознанием. Кругом царит тяжелый, густой мрак... Единствен­ное, что дает импульс для жизни, что восполняет истощаемую энергию, необходимую для борьбы с князем мира сего, — это моя безграничная лю­бовь и преданность Церкви и семье. Во имя сего и ради сего я еще существую и хочу существовать, отчаянно борюсь и в беспомощности моей постоян­но взываю: «Изведи из темницы душу мою, исповедатися имени Твоему!» И верю, беспредельно верю, что придет час избавления... Таково мое ду­шевное состояние на сегодня.

 

В физическом отношении пока не замечаю за собою каких-либо существенных изменений. Изредка пошаливает сердце. С мелочными недугами, кото­рые тесно связаны с губительным климатом, не приходится считаться. В экономическом отношении — хвала Богу! — благополучно. Твои посылки, которые я всегда получаю больше с воздыханиями, чем с радостью, а также посылка от папы сильно меня подкрепили и подкрепляют. Друзей по духу, как в прошлом году, не имею, предпочитая быть анахоретом.

 

Был бы очень счастлив, если бы мог не думать о судьбе завтрашнего дня, полагаясь во всем на бла­гой Промысл Божий о нас, но тут-то и сказывается человеческая немощность в вере... Вообще же, взи­рая и не взирая на все, с благоговением и сокруше­нием сердца взываю к Венчающему милости: «Щедр и милостив Господь к нам, грешным и недостойным!»

 

Получил письма от Димика и Ларочки. Дима прислал свой стих «Слава герою». Ларочка при­слала мне поздравление с рисунком «Аленький цветочек», что меня весьма тронуло. Чувствую ее нежную, детскую любовь к своему папе, которого она еще не видела (какая ирония злого рока!..) У Коти были экзамены, поэтому ее молчание из­винительно.

 

Сообщи мне, с какими успехами окончились их школьные занятия, а также твои прогнозы на будущее в отношении их учебы.

 

Твое сообщение о смерти отца Григория на меня произвело очень сильное впечатление. За несколь­ко дней до его смерти я его видел во сне. Иду я на службу в Покровский храм, а он, радостный и веселый, выходит. Я ему говорю: «Куда же Вы, отец Григорий? Сейчас будем служить!» А он мне отве­чает: «Я уже отслужил, а вы и без меня справи­тесь...» Суммируя последние годы его жизни, нуж­но сказать о нем словами евангельского сотника: «Воистину человек сей праведен бе!» Да сподобит его Господь Царства Небесного, а нас в его лице — ходатаем и молитвенником!

 

Очень бы хотелось знать о моих сестрах и о невестках. Как они живут и чем живут? Хотелось бы вкратце знать о церковных делах.

 

Насчет лета твои мнения правильны. Нужно использовать для детей возможность пожить летом у Павла. Судя по метеорологическим сводкам, у вас еще холодно, и, наверно, все лето будет плохое. У нас только в конце мая растаял снег, и 25 мая тронулась река. Сейчас все зазеленело и солнышко не заходит за горизонт: полярные дни.

 

Всем сердечный привет. Напиши от меня пись­мо папе и поблагодари его за посылку. Крепко це­лую тебя, детей, Фатера. Да спасет и помилует нас Господь по молитвам Богородицы и ходатайству святителя Николая и всех святых!

 

Любящий вас Николай

-------------------------------

12/ХII-1952 г.

Милая моя Иринушка!

Сердечно поздравляю тебя, деток, Фатера и всех с наступающим Новым годом, с праздником Рождества Христова, а также с нашими семейны­ми праздниками: 19/ХII и 26/ХII.

 

В эти дни, как и постоянно, я всеми своими мыслями, сердцем и душою пребываю и пребуду со все­ми вами нераздельно. В качестве праздничного по­дарка прилагаю к сему письму свой автопортрет. Рисовал я себя с зеркалом. По заслуживающим вни­мания отзывам, портрет воспроизводит меня почти с фотографической точностью. Об этом я больше все­го и ратовал.

 

Рисуя его три ночи, старался передать каждую морщинку, чтобы вы имели полное и правдивое, без прикрас, представление о моей внешности. Не удалось изобразить седину, которая серебрит вис­ки и бороду.

 

Все время ждал от тебя хотя бы пару слов и потому медлил и сам с письмом, но ввиду истечения срока для письма решил дальше не ждать, и за вчерашнюю ночь написал тебе письмо, полное грусти и тревоги, а сегодня вдруг получил от тебя открыт­ку, которая меня обрадовала и опечалила.

 

Радуюсь, что ты еще способна безропотно нести свой тяжелый крест, что еще не истощилась энер­гия в твоем слабом организме, что ты еще мужест­венно ведешь отчаянную борьбу за существование, и личное, и детей, и Фатера, и, наконец, мое.

 

Радуюсь и тому, что Господь наградил нас добрыми детками, которые, по твоим словам, приветливы, послушны, воспитанны, каковые качества в некоторой степени скрашивают нашу горькую участь.

 

Сильно скорблю по поводу тяжелой болезни Фатера. Мое сердце преисполнено тревогами и опасениями... О, как бы хотелось еще обнять в жизни сей нашего милого Фатера, заплакать у него на груди, услышать его ласковое, полное любви и смирения слово!.. Как жалко, что он не согласился на своевременное хирургическое вмешательство. Может быть, это средство и помогло бы. Но что же делать? Да творится с нами воля Божия!

 

Я — на прежнем месте работы. Зима у нас сто­ит суровая. Морозы доходят до 46°. Всех, всех приветствую с наступающим Праздником! Крепко целую и обнимаю тебя, детей, Фатера.

 

Да сохранит и помилует нас в вертепе родивыйся Господь наш по предстательству Владычицы Богородицы, молитвами святителя Николая и всех святых!

 

Горячо любящий вас Николай