«Дух уныния не даждь ми...» Письма из заключения. 1953 год - Латвия - Православие. Личности. ХХ-XXI вв. - Каталог статей

О себе писать нечего, потому что мое физическое существование и душевное состояние все те же, постоянны и упорно однообразны. Как было год, пять, восемь лет тому назад, как было вчера, так и сегодня: «Ни жизнь, ни смерть — как сон гробов, как океан без берегов, задавленный тяжелой мглой, недвижный, темный и немой» (Шиллер. Шильонский узник).

Писать о родном доме, о семье... Да, это единственное, что связывает меня, так сказать, с потусторонним миром, который реально живет в моем сердце в своих трех измерениях: в воспоминаемом прошедшем, в переживаемом настоящем, в воображаемом будущем... Я говорю «реально живет», но эта реальность относится, пожалуй, только к первому измерению — воспоминанию прошедшего.

Что ж, попробовать писать о настоящем? Но ведь, собственно, твое личное настоящее и настоящее всех вас является для меня действительно чем-то потусторонним; это для меня почти terra incognita, о нем «немного слов доходит до меня»... В самом деле: что я знал или знаю о настоящем всех вас? Твои редкие письма постоянно и упорно уклончивы почти от всех насущных, терзающих меня вопросов. Например, я всегда был и остаюсь в неизвестности относительно твоих ресурсов: как и на какие средства ты кормишь, одеваешь, обуваешь, учишь, лечишь, отапливаешь квартиру, платишь разные повинности и налоги и т.д. и т.д.? И все это изо дня в день, из года в год, на пять человек потребителей! Из чего складывается твой бюджет? Может быть, ты живешь на старые капиталы реализации движимого и недвижимого имущества? Но оно составляет 2-3 предмета старой рухляди!.. Может быть, на жалованье Фатера? Но ведь он уже около года тяжелобольной...

И что ж у меня получается? А вот что: в мгновение ока я переселяюсь из тюрьмы в палаты... вырываюсь из нирваны и ворочаю геркулесовыми столпами!.. Это, конечно, фантазия, бред сумасшедшего, но... если говорят, что от великого до смешного только один шаг, то почему же не может быть и наоборот?.. Да, это так! Всякая драма имеет свою развязку, свой обязательный конец. Чувствую, знаю, верю, что приближается развязка и нашей драме, а потому постоянно прошу у Господа, чтобы Он сохранил нас в годину сего мрачного лихолетья в благополучии, невредимо, чтобы вывел меня из сей тени и сени смертной в мире, цела, честна, здрава, да долгоденствую, да право правлю слово Его истины на святом делании даже до вечера моей жизни.

Большие надежды я возлагаю на помощь нам Преосвященного. Я догадываюсь, что его роль и участие в постигшей нас участи, так же, как и участие его предшественника, огромны. Твои замечания о его доброте к Фатеру меня чрезмерно радуют и умиляют. Вижу, что из числа святителей еще не все «уклонишася», не все «растлишася», не все «неключими»; есть еще «творящие благостыню»! Видно, что он чуток к голосу своей архиерейской совести, которая подсказывает ему, как мудрому садовнику, не рубить, а укрепить подпорами седой дуб, который под напором житейских бурь дал глубокую трещину. Я слышу этот голос, вот он: «Пусть стоит чудо-дуб в опустошенном бурею Вертограде во свидетельство былой красоты и славы Вертограда!..» Прошу тебя выразить ему мою сердечную сыновнюю благодарность.

Я весьма скорблю о судьбе наших дорогих старцев, которые на закате дней своих, подобно Иову, должны безутешно мириться с пепелищем действительности... Постоянно прошу у Господа милости удостоить меня лицезреть наших старцев, порадоваться и поплакать с ними, вспоминая благословенные дни древни. Информируй меня об их здравии и целуй. Кстати, в своем сентябрьском письме я просил и сейчас прошу Фатера описать, разумеется с помощью скорописца, своего жития деяния, начав от рождения и даже до дня сего, излагая всё, что хранится в памяти. Это необходимо и для наглей семейной, и для церковной хроники в назидание: «Да ведают потомки православных...» Это же передай и моему папе. Он когда-то вел повесть о своей жизни. Пусть же ее пополнит и сохранит, ибо это для меня весьма дорого и необходимо.

Как наши дети? Их школьные успехи и поведение меня очень радуют, но очень хотелось бы иметь представление об их духовно-нравственных качествах. Особенно меня интересует наша Котя в настоящем ее периоде. Ведь она уже взрослая (как трудно мне это представить!..), 15-летняя девица, т.е. уже в таком возрасте, когда требуется особое, внимательное, разумное и осторожное отношение к ее особе со стороны окружающих и особенно тебя как матери. Период формирования в отношении психики и физиологии — ответственный период. Как ты сумеешь справиться в этом важном деле? Димик тоже уже взрослый мальчик. Какие он проявляет наклонности и чем наполняет свою, особенно пытливую в этом возрасте, голову? Ларочка является моей ровесницей, а потому этот парадокс я несколько легче перевариваю в своем воображении. Очень бы хотелось посмотреть на всех вас, а потому пришли мне, если есть, последний фотоснимок.

Не имея представления о домашнем хозяйстве, сказать о нем ничего не могу, разве кроме того, что если имеешь лишнюю рухлядь — все, кроме самого необходимого, сплавляй. Лучше иметь лишний мешок картофеля, чем лишний стул. Из моих вещей желательно для меня сохранить только синюю рясу, з[олотой] крест и несколько богословских книг. Ничего прочего не жалей и не храни. С помощью Божией все сие приложится нам. Самое главное — это сохранить себя от всякия скверны плоти и духа.

Это письмо мною было прервано по некоторым причинам, и отчасти вследствие нахлынувшей на меня полосы унылого настроения, что со мной часто случается, но вчера оно неожиданно сменилось радостным настроением по поводу объявленных нам льгот и гуманных мероприятий: с нас снимают наспинные номера, с окон — решетки, с дверей — замки и штанги, 10-часовой рабочий день заменяется 9-часовым, а главное — писать впредь разрешается 12 писем в год, а также разрешается свидание с родными! Сама можешь представить, какое впечатление произвело все это на нас! Верю и думаю, что это только начало к дальнейшим подобным мероприятиям. Буди, буди!

По мере приближения конца срока уже начинаю отсчитывать не годы и месяцы, а дни... Погода у нас делается весенней. Уже несколько дней стоит оттепель: снег чернеет, с крыш капает, в канавах скапливается талая вода. Все чаще и чаще начинает проглядывать теплое, яркое солнышко. К концу мая начнет зеленеть травка, а там... там что Бог даст!

Последний раз, 24/V, я писал тебе обширное послание, которое одновременно было и ответом на все твои предшествующие письма. К великому сожалению, ты его, видимо, не получила, так как в последующих своих письмах не упоминаешь о нем. Восстанавливать его в памяти и воспроизвести его содержание — дело трудное, да и не нужное, поэтому предадим оное письмо забвению.

В текущем году я получил от тебя 11 писем, поэтому ты совершенно напрасно разочаровываешься и думаешь, что пишешь впустую, на ветер. Нет, нет! Каждое твое письмо я жду с томительным нетерпением, а получение является для меня радостным праздником. Каждое твое письмо я по многу раз перечитываю, над каждой фразой много думаю, стараясь не только вникнуть во всё, но и представить твой голос, интонацию, как будто имею дело не с бездушными чернильными буквами и фразами, а с живыми, мелодическими звуками твоей речи. Все твои письма я, по возможности, сохраняю как реликвии. Часто меня огорчает то, что ты всегда упорно замалчиваешь свои разного рода горестные переживания, которых у тебя, безусловно, много, и отделываешься общими фразами успокоительного тона. Но, несмотря на то что нас разделяют долгие годы, расставание, два разных мира с их особенностями и т.д., я настолько близок к тебе всеми своими чувствами, что все, что творится там у тебя и с тобою, я инстинктивно предчувствую, читаю между строк, воспринимаю и по-своему переживаю. Думаю, что мой инстинкт, который в данном случае я расцениваю как какое-то необъяснимое состояние души, меня не обманывает, а, наоборот, приобретает свойство ясновидения, которое в какой-то мере присуще всякому человеку.

Итак, вот уже и лето кончается — девятое лето нашей разлуки. На него я очень много возлагал надежд, рассчитывая увидеться со всеми... Необходимо еще на год набраться терпения... Из твоего последнего письма знаю, что ты иногда с детьми выезжаешь на взморье. Воображаю, каким радостным событием являются эти поездки для детей!

Как ужасно, что этот величайший дар Божий — созерцание и наслаждение природою — доступен главным образом избранным, а большинство его получают «по карточкам» или вовсе не имеют. Оттого и люди, лишенные общения с природой, так похожи на зверей в клетках. Слава Богу, что вы, хотя и изредка, бываете на чистом воздухе. Верю, что все упущенное мы еще наверстаем с лихвою.

Изредка и я наслаждаюсь созерцанием то моря, то реки, то леса, поля, но, к сожалению... только в сновидениях. За вашей погодой я постоянно слежу по метеорологическим сводкам. Жара и сухое лето у вас очень мне напоминают лето 1944 года. У нас тоже необыкновенное лето. Вот уже подряд недели две стоит жаркая, сухая, солнечная погода, и температура в тени иногда достигает до + 25°. Но всю прелесть лета нашего отравляют тучи комаров и мошек, а для меня лично, яркость почти тропического (в тундре!) солнца частично была омрачена болезнями.

В последних числах июня у меня неожиданно вспыхнул острый суставной ревматизм. Четверо суток я страшно мучился, причем температура доходила до 40°. Едва стал отходить, как вдруг заболел большой палец левой кисти (костный панариций), который тоже четверо суток не давал мне возможности уснуть ни на минуту. Затем появились фурункулы: один сел на правый висок, а три — на левое бедро. Все эти напасти так меня измучили и измотали, что я буквально стал шататься на ногах. Но «наказуя, наказа мя Господь, смерти же не предаде мя» — и вот, по милости Божией, я снова здрав, снова накопил сил, снова пришел в себя. Все недуги и болезни прошли, за исключением пальца, который хотя и медленно заживает, уже полтора месяца, но зато не будет изуродованным. Но хватит о себе. Поговорим теперь о тебе, детях, Фатере и других...(Это письмо сохранилось не полностью.)

Сейчас седьмой час вечера, 20 октября. Я сижу на больничной койке и пишу тебе это письмо. Предо мной фотокарточки, накопившиеся за эти годы, 38 штук, и последние твои три письма, из которых одно, от 11/Х, я получил полтора часа назад. Это письмо, в котором ты упоминаешь роковую дату — дату нашей разлуки. Фотоснимки и, наконец, «черная» годовщина вызвали во мне самые тяжелые, жгучие воспоминания...

Совершенно реально вижу комнаты нашего жилища, тускло освещенные мерцающим светом свечей... Вот спальня: на кровати лежишь ты, бледная, похудевшая, взволнованная. Рядом с тобою — трехдневный новорожденный младенец, Илария. В углу, в детской кроватке, — двухлетний Димик, а в другой кроватке — шестилетняя Котя... Вот кухня. У стола Ольга Михайловна наскоро ставит для меня ужин, не подозревая, что кормит меня уже последний раз... Поспешно уходя, я даже ни с кем не прощаюсь, но, однако, беру с собой портфель с бумагами. Затем... затем передаю тебе обручальное кольцо, потом последний привет через инокиню и, наконец, на закате солнца проезжаю мимо монастыря, который, как нарочно, напутствует меня грустным перезвоном колоколов...

Боже мой! Неужели это действительно было и случилось девять лет назад?! Неужели так быстролетна наша жизнь?! Ведь еще ничего на сделано полезного, ничего не осуществлено из задуманного и уже вычеркнуты из жизни самые плодотворные, самые лучшие девять лет, точно это девять дней?!. Да, это так!.. Но, к моему счастью, для меня эта горькая истина, как ядовитая пилюля, сокрыта в подслащенной оболочке... Ведь там, где жизнь полна содержания, динамики, она кажется длинной, а там, где все мрачно, монотонно, убого содержанием, — все это быстро и бесследно выветривается из памяти, как пропускаются скучные главы из скучной книги, создавая иллюзию быстротечности времени... И приходят на память слова: «Если бы не сократились те дни, то не спаслась бы никакая плоть, но ради избранных сократятся те дни». Однако, когда вдумываешься, когда рассматриваешь фотоснимки, как например сейчас, и воочию видишь вместо трехдневного младенца девятилетнего подростка, вместо двух- и шестилетних деток почти юношу и почти невесту, делается как-то не по себе...

Но грешно огорчаться своей судьбой, ибо без воли Божией и волос с головы человеческой не падает. Если наше супружеское счастье разбито несчастьем, то мы еще не всё потеряли... — у нас еще остались обломки счастья, и из этих обломков мы, с помощью Божией, создадим новое, еще более драгоценное, чем было, подобно тому как искусный мастер из потемневших от времени обломков какого-то сосуда неожиданно воссоздает античную вазу, оказывающуюся шедевром искусства. Правда, мы с тобою с каждым годом стареем и слабеем. Но что ж из того? Ведь вера у нас сильна, сердца у нас еще достаточно горячи, души и совесть чисты, мысли и помышления едины, честь не поругана. Дети наши воспитанны, прилежны, разумны, здоровы; наши отцы достопочтенны, а разве это не элементы, из которых слагается семейное счастье? И, к завершению всего, остается один год до нашей встречи. И этот год пролетит так же мимолетно, незаметно, как и предыдущие. И начнем мы с тобою снова созидать и восстанавливать наше семейное счастье в союзе мира и любви, на прочном фундаменте веры в помощь Божию, имея крепкой оградой упования покров Богородицы.

Котю поздравляю с ее первым трудовым заработком — мешком картофеля! Теперь она на практике познакомилась с колхозом и наградой за трудодни... Очень хотелось бы посмотреть, как она сейчас выглядит. Ларочку целую и поздравляю с девятилетием. В какой школе она учится и вместе ли с Димиком? Отказ Димика от уроков музыки в пользу Лары — поступок благородный, но все же музыку знать и любить надо.

О себе, моя Цыпинька, ты всегда пишешь очень мало. Как твое здоровье и самочувствие? Твои вопросы о возможности свидания со мною нереальны. Пока забудь и не думай об этом. Ведь если мы восемь лет жили надеждою встретиться, то неужели у нас не хватит терпения и еще на один год? Думаю, что да! А потому и не будем преждевременно волновать себя.

Обо мне не беспокойся. С 15/Х я в больнице и на днях буду оперироваться. Операция весьма несложная и неопасная, к тому же хирург очень хороший и опытный. Где буду работать после выхода из больницы — не знаю, об этом потом сообщу. Пока я ни в чем не нуждаюсь, всем обеспечен. Настроение у меня хорошее, бодрое.

Эта истина хотя и не могла быть скрыта от нас, однако по своей молодости мы недооценивали ее. Да, мы были молоды, сильны, счастливы и радостно совершали совместный путь нашей супружеской жизни, точно по цветущему, благоухающему лугу, по лесной опушке, отмахиваясь по временам от жизненных огорчений, как от назойливых комаров и мошек.

Но вот нас неожиданно настигла на этом пути страшная буря... Все мгновенно почернело... Под оглушительные раскаты грома на нас полились потоки ливня, посыпался град, страшными порывами ветра нас сбило с ног; мы потеряли друг друга... но... не растерялись, а из последних сил перекликались, ободряя друг друга... И вот уже начинает на горизонте светлеть. Разразившаяся туча начинает проходить... Еще чуть-чуть терпения — и блеснет луч солнца, и мы, встретясь друг с другом, пойдем дальше и снова будем наслаждаться прелестью освеженной природы и жизни.

Мужайся и веруй сему, моя Цыпинька! Посылаю тебе собственноручный набросок моего жилища (на переднем плане), сделанный из окна больницы. Пусть он пред тобою свидетельствует о том, что хотя я нахожусь в обстановке убожества, среди мертвящего холода, но имею зато богатства несокрушимого духа и веры, которые постоянно устремляют меня туда — к тебе, к вам, — где прячется заходящее солнце.

Наконец наступило то время, когда я уже могу писать тебе лично и непосредственно, с полной уверенностью, что все сказанное мною тебе ты разумно осмыслишь и оценишь. Ты уже не прежняя шестилетняя глупышка Котя, которую я оставил девять лет тому назад на попечение мамы, дедушки и бабушки, а взрослая, серьезная, почти шестнадцатилетняя девица — Ирина Николаевна. Бывали и бывают в жизни случаи, когда девиц твоего возраста уже выдают замуж. Вот и ты уже почти невеста, но от этого, конечно, упаси тебя Бог.

Трудно мне представить тебя такой, великовозрастной, так как в моей памяти запечатлелся образ еще шестилетней шалуньи Коти, бабушкиной баловницы и любимицы, которая занималась не роялем и Бетховеном, а лакомствами и куклами. Хранишь ли ты в памяти годы своего детства? Помнишь ли ты твоего «папи»? Помнишь ли ты так самоотверженно любившую тебя «баби»? Вспоминаешь ли другую — михаловскую бабушку? Не забыла ли ты дядю Ария и других твоих дядей? Никогда, никогда никого не забывай, моя милая Котя! Всех помни, всех люби, за всех постоянно молись Богу!

Из твоих писем, а также из сообщений мамы я вижу, что ты начинаешь серьезно относиться к искусству, разбираешься в нем, начинаешь понимать его, и если это так, то, следовательно, ты так же серьезно должна относиться и к жизни, сознательно разбираться во всех ее проявлениях, т.е. думать уже не по-детски, вникать во все то, что вокруг тебя делается. Жить разумной, сознательной жизнью, потому что искусство, и особенно музыка, есть великий дар Божий, помогающий нам раскрывать и понимать жизнь, глубже вникать в ее проявления. Как в музыке есть пьесы мажорной и минорной тональности, есть консонансы и диссонансы и т.д., так и жизнь состоит не только из улыбок и счастья, но и из слез и горя. В жизни встречаются не только любящие и добрые люди, но также и ненавидящие и злые. Если ты все это уже понимаешь и сознаешь, то я уверен, что и все твои поступки и поведение будут не легкомысленными, детскими, а осмысленными и разумными.

Я очень рад и доволен, что ты любишь музыку и делаешь большие в ней успехи. Но чтобы быть музыкантом настоящим, нужно иметь, во-первых, дарование, талант, которые посылает человеку Господь, а во-вторых, нужно положить огромный труд для развития этого таланта, ибо «без труда не выудишь и рыбки из пруда». Дарование, видимо, послал тебе Господь, а вот приложить труд — это от тебя самой зависит. Но труд этот не должен быть однобоким, т.е. состоять только в том, чтобы каждый день определенные часы проигрывать сольфеджио и экзерсисы, т.е. тренировать только пальцы, овладевать техникой, но нужно усидчиво и сильно трудиться еще и над изучением математики, физики, истории, языков и всех других наук, которые тренируют память, развивают ум, делают человека образованным, всесторонне развитым. Ведь Бетховен, Чайковский, Глинка и другие достигли вершин музыкального творчества только потому, что они были блестяще образованными и всесторонне развитыми людьми. А все те музыканты, которые занимаются только тренировкою пальцев, а не головы, дальше кабака и цирка никуда не идут. Если ты, увлекаясь музыкой и делая в ней успехи, одновременно делаешь такие же успехи и в науках, то из тебя выйдет толк, т.е. это значит, что через полтора года ты окончишь среднюю школу, поступишь в консерваторию и выйдешь оттуда настоящим музыкантом-художницей.

К сожалению, я почти ничего не знаю о том, как ты закончила 8-й класс и как учишься сейчас в 9-м. Я хочу верить, что ты продолжаешь учиться примерно и хорошо, а если это не так, то я до слез буду огорчен этим и потеряю надежду видеть в тебе то, о чем мечтаю. Если будет угодно Богу, то через год я увижу тебя. О, как бы мне хотелось, чтобы все мои наставления для тебя не прошли даром, чтобы при встрече со мной ты смогла бы смотреть мне в глаза не со стыдом и печалью, а открыто и радостно. И как я буду счастлив, когда ты будешь делиться со мной достигнутыми знаниями и успехами, когда я услышу твою песню, когда из-под твоих пальцев польются звуки прелюдии Шопена, сонаты Бетховена, шубертовской «Ave Maria»!

Чтобы достигнуть этих желанных целей, я ставлю перед тобой самые основные, самые главные и обязательные задания: 1) Беспрекословно слушать маму и во всем помогать ей в ее тяжелых трудах; 2) Помогать маме учить и воспитывать Димика и Ларочку, смотреть за ними, любить их; 3) Ухаживать за больным дедушкой, слушать и выполнять все его наставления; 4) Усердно учиться, чтобы иметь неплохие отметки; 5) Иметь скромные поступки и отличное поведение; 6) Ежедневно, утром и вечером, усердно молиться Богу, чаще посещать богослужения и просить Господа, чтобы Он посылал бы нам и хлеб наш насущный, и здоровье, и счастливую долю.

Я очень доволен, что ты побывала нынче летом в Москве и многое там видела. Как ты себя там вела и чем отблагодарила тех добрых людей, которые тебя так любят и балуют? Пишешь ли ты им? Если нет, то непременно напиши, поблагодари за все и передай от меня привет. Мне ты тоже редко пишешь, а писать тебе есть о чем. Я, например, не знаю, как ты учишься, как ведешь себя дома и в школе, что делаешь в свободное время, рисуешь ли, что читаешь и т.д. Все это я должен знать, все это меня интересует, потому что я твой отец, а ты моя старшая дочь.

Сегодня у меня очень радостный день: я получил от тебя, Димика и Ларочки поздравительные письма вместе с рисунком и твоей фотографией. Узнать мне тебя совсем невозможно. Это, конечно, не та Котя, которую я так хорошо помню, а какая-то незнакомая барышня. Сегодня я также получил от вас посылочку вместе с конфетами. Крепко поцелуй мамочку и скажи ей, чтобы она больше этого не делала. Я запретил ей это делать.