г. Печора, 6/Х-1954 г.

Моя милая Иринушка, детки, Фатер! .

..Твои письма благополучно дошли до меня. Переживаемые тобою тревожные дни совершенно так же переживаю и я. Но что ж делать? На все во­ля Божия!

 

Радует то, что во всем прочем у нас пока, слава Богу, обстоит благополучно.

 

Присматриваясь к жизни, я все более и более прихожу в недоумение, когда задаю себе вопрос: неужели и ты несла и несешь на себе эту каторжную жизнь и как это случилось, что ты в течение этих десяти лет сохранилась сама, вырастила детей, поддерживала и нравственно, и физически меня, ухаживала и ухаживаешь за тяжелобольным Фатером, ведешь домашнее хозяйство ит.д. и т.д.?! И откуда ты брала и берешь столько сил, энергии, воли, рассудка, здравого смысла и проч. и проч.? Все это для меня пока остается тайной, неразгаданным сфинк­сом, но вернее всего — чудом! На что я ни взгляну, за что ни возьмусь — перед моим мысленным взо­ром твой, и только твой, образ... Но об этом нужно не писать, а говорить, говорить, говорить с тобою в уютном уголке с глазу на глаз и, может быть, даже не говорить, а... плакать.

 

С каждым днем я все более и более тоскую о те­бе. Эта тоска делается такой же, какую я пережи­вал в течение девяти месяцев в одиночной камере... Я сейчас себя чувствую так, как чувствует себя лев, которого поймали в сети и посадили в клетку, а по­том из клетки перевели в зоологический сад, в спе­циально отведенное для него место. Он рассчиты­вает на то, что наконец ему удастся развернуться и убежать, как когда-то в пустыне или джунглях, а оказывается что-то для него непонятное — не то железная клетка, не то воля. Мое «львиное» наст­роение усугубляется еще и тем, что все еще не имею собственного угла вроде кельи и занятий, хотя мой гостеприимный хозяин все время мне это обещает. Он, конечно, не особенно торопится с этим, ибо я у него не сижу без дела и веду себя, правда добровольно, как домашняя прислуга: де­лаю мелкие ремонты в его домике, чиню крышу, белю, штукатурю, занимаюсь с детьми, иногда подмету пол, помою посуду и т.д., и они ко мне привыкли.

 

Одновременно с этим письмом посылаю заявление на имя министра внутренних дел Коми АССР с просьбой и одновременно с требованием... разре­шить мне возвратиться на работу, в семью.

 

Недавно мне предлагали должность зав.медпунктом в страшной берлоге, в верховьях Печоры, км на 600 южнее отсюда. Но я отказался, так как добираться туда можно только на самолете и на лошадях. Ближайшая железная дорога — около 150 км. Поехать туда — значит пропасть там и поте­рять надежду даже увидеться с тобой.

 

Ты просишь описать тебе г.Печору. Это труд­но. Приедешь и увидишь сама. Во всяком случае, это дрянная могила с претензией чуть ли не на сто­лицу: много каменных домов от двух, даже до трех и четырех этажей. Есть даже автобус, курсирую­щий между станцией и местечком Канен в 3 км. Река очень близко. Однако больше всего в сем «граде» лачуг и землянок, где ютятся люди в тес­ноте, грязи и прозябании. Продукты дорогие, как и везде. Картофель стоит 60-70 руб. мешок, моло­ко — 5 руб. литр и т.д.

 

Напиши мне подробнее об Иване, Михаиле, Пав­ле и сообщи их адреса, а также адрес Володи. Ничем не могу утолить жажду скорей узнать все и обо всех.

 

Как идут школьные успехи наших деток? Как они воспринимают мое состояние, понимают ли, зна­ют ли и что думают?

 

Пиши мне, моя милая Цыпинька, побольше и не задерживаясь. Да хранит нас Господь по молитвам Богородицы, святителя Николая и всех святых.

 

Горячо любящий вас Николай

-----------------------------------------

г.Печора, 20/Х-1954 г.

Моя милая, милая Иринушка и дети!

17/Х с.г. я написал на почте и отправил тебе письмо, а вернувшись домой, нашел твое письмо от 10/Х со скорбным известием... Горько я скорбел, многажды перечитывая твое письмо. Светлый образ нашего дорогого, доброго Фатера все глубже и глуб­же проникает во все уголки моей потускневшей от времени памяти, оживляя картины и события прошлого, так тесно связавшего мою жизнь и судьбу с его судьбой и жизнью. Очень печалюсь тем, что Господь не удостоил меня повидать нашего стра­дальца в конце его жизненного пути, — значит, та­кова была воля Божия! Очистив свою душу через тяжкие, безропотные страдания, он ныне предстоит пред Господом как ходатай и молитвенник за всех нас — в этом наше утешение в постигшей скорби. Упокой, Господи, душу усопшего верного раба Тво­его протопресвитера Иоанна! Царство Небесное на­шему любимому, незабвенному Фатеру!

 

С великим нетерпением буду ждать от тебя письмо, чтобы узнать все подробности последних лет его жизни и кончины. Не оставил ли он хотя краткого своего жизнеописания, о чем я года два тому назад писал и просил? Все рукописи Фатера, письма и прочее необходимо сохранить.

 

Теперь все мои мысли, все тревоги сосредоточиваются на тебе, моя милая Цыпинька. Ты, конечно, не можешь представить, как я тебя жду...

 

Вот только что, сию минуту, получил два пись­ма: от Коти и от Фроси. Фрося прислала кленовый листик с могилы мамы. Пишет о папе, о его старче­ской дряхлости... На пути ко мне ты должна будешь обязательно заехать в Люцин, а оттуда — в Михало-во, повидать папу и обо всем мне подробно расска­зать. Спишись об этом обязательно с Фросей, а я ей тоже буду писать.

 

Из письма Коти явствует, что со смертью дедушки дети еще больше почувствуют осиротелость.

 

Итак, сегодня исполнилось ровно 10 лет нашей разлуки. Сейчас ровно 6 часов вечера. В этот час я покинул дом, семью, свободу, родину, церковь, родных, друзей и всё, всё... Господи, неужели Ты не вернешь мне то, что у меня отняли за то, что я был не их, а Твой раб. Верю, Господи, что страдания кончились...

 

Крепко, крепко целую мою милую Цыпиньку, деток. Всем, всем передай мой привет! Да сохра­нит нас Господь от всякого зла молитвами Богоро­дицы, святителя Николая и всех святых.

 

Горячо любящий вас Николай

-----------------------------------------

г.Печора, 28/Х-1954 г.

Моя милая, родная Иринушка и детки!

...Вообрази, милая! Я пишу тебе эти строки, сидя за собственным столом и находясь в отдельной, собственной комнате!!. Да, да! И случилось это так просто, так чудесно, как в сказке... Когда я уже почти отчаялся в поисках комнатушки и мне предстояло, махнув на все рукой, пойти в общежитие, я в последний раз решил постучать в первый попавшийся дом и еще раз попытать счастья и... фортуна не подвела.

 

Три дня в поте лица я приводил комнату в порядок, сделал роскошный топчан — кровать, выпро­сил у Агнаева письменный стол с тумбочкой и стул, сделал полочки, вешалки, купил ведро, кастрюль­ку, нож с вилкой, достал кружку, сковородку, по­весил на окно занавеску и прочее и прочее. Чтобы создать максимум уюта к твоему приезду, я даже рискнул на роскошь, а именно: купил 4 метра голу­бой материи по 3 руб. и сделал портьеру на дверь (примечание: ввиду отсутствия двери). Кроме то­го, — коли кутить, так уж кутить! — купил еще полтора метра материи с разными цветами вроде роз и повесил на стенку над кушеткой. Вышло сов­сем похоже на турецкий, точнее, наш советский ко­вер... В общем, комната вышла очень роскошной, уютной, и я, как дитя, не могу нарадоваться этому счастью... Да, тот, кто провел десять лет в атмосфе­ре рынка, кабака, вокзала со всеми их ароматами и прелестями, тот поймет мое состояние в данную ми­нуту... Я уверен, что и ты своим чутким сердцем все это улавливаешь и меня понимаешь.

 

Итак, к приему тебя, как возлюбленной невес­ты, долго, долго и томительно ожидаемой, все гото­во! Не заставляй же меня долго мучиться в тоске по тебе и приезжай! Предвкушая близкую встречу, я ни о чем ином сейчас не способен ни думать, ни писать. Всё, всё и обо всем, обо всем переговорим. 26/I с.г. я получил твое письмо от 19/Х. Набросанный тобою маршрут поездки ко мне полностью одобряю.

 

Конечно, через Ленинград путь прямее и коро­че, но поезжай через Москву, где тебя встретит Ле­ля, даст передохнуть и направит дальше. Из Моск­вы идут поезда прямого сообщения, без всяких пересадок, на Воркуту. Из Москвы ты должна бу­дешь дать мне телеграмму, указав день и час твое­го отъезда в Печору. Поездка длится почти трое су­ток. Нужно брать плацкартный билет. Запасись на дорогу продуктами. Чай в вагоне можно получить, 30 копеек за стакан. За вещами нужно, конечно, следить. Со всякими вагонными знакомствами нужно быть осторожнее.

 

25/I я получил первое письмо от Мани, в кото­ром она, между прочим, пишет, что имеет намере­ние помочь тебе на дорогу, видимо, деньгами и про­дуктами.

 

Погода у нас небывалая, отвратительная. Зима уже запаздывает на полтора месяца! Неделю тому назад выпал снег, и дня три стоял мороз 15 граду­сов, а потом наступила оттепель, пошел дождь, снег и лед исчезли, и сейчас грязь и сырость. Но все это продолжится, может быть, пару дней, и зима свое возьмет. Поэтому одеваться тебе нужно тепло. Возьми с собой обязательно сапоги, если они у тебя сохранились, — твои или покойной мамы.

 

Против одеяла и подушечки я не возражаю, но лучше ты их возьми с собой, а не присылай, они те­бе пригодятся в дороге. Относительно воротника — не знаю, что тебе сказать: нужен ли он мне вообще и годится ли он для пальто, а с пальто дело таково: пальто Фатера для меня не годится — слишком большое. Перешивать его — нет средств. Ты его увезешь с собою и сделаешь что-то для детей.

 

Захвати для меня небольшие иконки: Спасите­ля, Богородицы и святителя Николая. Возьми с со­бою лампадку (стаканчик) и, если сохранились, не­сколько экземпляров красочных репродукций икон Спасителя, Божией Матери. Возьми для меня также желтый крест, мою желтую епитрахиль, подрясник, Служебник и Требник (маленькие кни­жечки в черных переплетах) и гладенькую Биб­лию. Я ее должен переслать в Инту друзьям. Это покамест всё... Если что надумаю — напишу допол­нительно на днях.

 

Итак, моя милая Иринушка, жду, жду, жду тебя!

 

Все свои дела устраивай так, чтобы ты побыла у меня не менее месяца. Детки наши уже большие и легко обойдутся без тебя, а хозяйский глаз Ксе­нии Антониновны присмотрит за ними, и все бу­дет хорошо. Помоги же нам, Господи!

 

На этом кончаю. Уже 10 минут первого ночи. Это первая ночь, когда я буду спать на собствен­ной, в полном смысле этого слова, кровати, в собственной комнате... Предо мной часы нашего незабвенного Фатера, которые он постоянно также держал перед собою...

 

Да сохранит нас Господь от всяких бед и напас­тей по ходатайству Богородицы, молитвами свя­тителя Николая и всех святых.

 

Горячо любящий Николай

-----------------------------------------

г.Печора, 3/XI-1954 г.

Моя милая Иринушка!

Только что я получил твое письмо от 27/Х с.г. и одновременно — письмо от папы из Михалова. Очень, очень рад. Последний раз я тебе послал письмо 28/Х, которое ты уже, наверно, получила.

 

Итак, остаются считанные дни до нашей встре­чи!.. Ничего не буду тебе писать о моем ожидатель­ном настроении и состоянии... Ты все и без слов поймешь.

 

Я имею полное право и свободу передвигаться куда хочу, а поэтому сам буду тебя встречать. Вокзал от моего жилища совсем близко. Погода у нас холод­ная. Все покрыто снегом, и начались небольшие мо­розцы, которые постепенно будут нарастать, поэтому одевайся по-зимнему, тепло. В Москве садись на поезд прямого сообщения Москва-Воркута. Перед отправкой вышли телеграмму, чтобы я знал обо всем, когда и как тебя встречать. В прошлом своем письме я уже тебе писал об этом, а сейчас вновь напоминаю.

 

Думаю, что с Лелей (московской) ты уже списалась, чтобы она тебя встретила и снарядила бы в путь ко мне.

 

У меня все готово к встрече тебя: комната со всей необходимой обстановкой и хозинвентарем, мешок картошки и я сам. Прилагаю все силы, ста­рания и ухищрения к созданию минимального ую­та к твоему приезду, чтобы ты могла отдохнуть и — не дай Бог! — не скучать. С детьми и домашним хо­зяйством распорядись основательно. Ничего лиш­него не бери с собою. Думай о своем удобстве в доро­ге, а не обо мне. Если тебя задержат обстоятельства и ты не сможешь выехать 15/ХI, то не волнуйся — я готов ждать сколько потребуется. Поезд из Моск­вы в Печору приходит в 18 час. 51 мин. Бутылку шампанского к твоей встрече я уже приготовил. Постараюсь достать и натуральный кофе.

 

Детишек крепко целуй и скажи, что мне их очень жалко, что я от них отрываю мамочку, но ради папы пусть потерпят. Это для меня от них бу­дет коллективный, жертвенный подарок. Итак, жду, жду тебя, моя милая Цыпинька!

 

Всем, всем мой сердечный привет!

 

Леле московской будем отсюда писать вместе, когда я все подробно узнаю, а пока им передай мой искренний привет.

 

Крепко целую тебя и наших деток. Да поможет нам во всем Господь по молитвам Богородицы, святителя Николая и всех святых!

 

Горячо любящий вас Николай

-----------------------------------------

28/ХII-1954 г., 10 час. 35 мин. вечера

Моя милая, любимая, хорошая Иринушка!

Поезд ушел, отняв тебя от меня... и я, опустив голову, поплелся домой... однако нервы не выдержали, и на глазах появились слезы... При входе в дом меня уже не встретила своим ласковым взором моя Иринушка...

 

Я сел за стол и залился горькими слезами... Выплакал перед Богом в молитве всю горечь, всю оби­ду, всю тяжесть вновь начавшегося сиротства и одиночества... Уютная комната вдруг стала для меня мрачным гробовым склепом...

 

С трудом снова взял себя в руки, закапал пипеткой глаза и уже в 12-м часу поплелся в больницу. Затем зашел в фотографию, получил 8 фотографий, а оттуда — на почту, послал телеграмму. Было ровно 3 часа дня, за телеграмму заплатил 7 руб. и вернулся домой, но ты меня опять не встретила!.. Осмотрел все, но, кроме наших фото­графий и страшной, тяжелой тоски одиночества, ничего не нашел.

 

Поливая горькими слезами твою подушечку, улегся спать, чтобы немного забыться, и после беспокойных ворочаний с боку на бок как-то уснул. Проснулся в 6 часов, как нарочно, под звуки арии князя Игоря: «Ни сна, ни отдыха измученной ду­ше...» Стал читать Служебник и Требник, потом выпил банку чая, при полнейшем отсутствии вкуса и аппетита, и взялся за это письмо, чтобы поделиться с тобой своим горем — чувством сиротства и одиночества, сопровождаемым тяжелой тоской.

 

Знаю, Иринушка, что предаваться такому уны­нию нехорошо, грешно, но борюсь с собой и посте­пенно возьму себя в руки, а чтобы совладеть с со­бою, назначу себе строгий режим и немедленно начну рисовать и трудиться, чтобы отвлечься от тоски. Да поможет же мне Господь!

 

Итак, уже бой часов с кремлевской башни. Все мои мысли только около тебя, с тобой. Крепко, крепко целую мою милую, славную, нежную Цы-пиньку и бесконечно роняю слезы грусти и тоски... Да увидит Господь сие и, по Своей милости, да обра­тит скорей печаль нашей разлуки на радость новой встречи!..

-----------------------------------------

29/ХII. 7 часов вечера

 

Настроение у меня неважное, тоска гложет. Вче­ра, вопреки опасениям, уснул сразу и спал крепко, беспросыпно, ровно до восьми часов. Даже не слышал, как трещал будильник, поставленный на семь часов. Сразу же пошел в больницу и пробыл там до половины шестого. Принес с особой одну свежемороженую треску, обработал, снял кожу, порезал, очистил 10 штук картошек, которые тоже порезал, положил в кастрюлю, прибавил 3 луковицы, перцу, соли, вскипятил чай, поставил кастрюлю на плиту и стал писать это письмо. Расставил наши фотогра­фии. Смотрю, пишу, на душе пусто, горько-горько, и слезы капают...

 

Странно, что, несмотря на мою черствость и огрубелость, как природную, так и приобретенную за все эти годы, у меня оказывается так много сентиментальности, что даже стыдно... но слезливость я непременно хочу объяснять только тем, что у ме­ня больные глаза и после твоего отъезда они переселились на мокрое место...

 

Хотел еще пофилософствовать на эту тему, но от супа разносится такой аромат ухи, что начина­ют течь слюнки. Слезы уже не текут... Отрываюсь, потому что сильно кипит.

 

Ирина! Это был не суп, а что-то вроде деликатеса из меню парнасских богов! Не верю, что я сам его варил... Это просто ты его варила!.. Я съел две тарелки — и не съел, а проглотил — и с немалым сожалением половину оставил на завтра. Рыба разварилась в клочья. Аромат еще больше усилился, когда я положил в кипящую кастрюлю одну ложку масла. Нет, я просто извиняюсь перед треской, которую я всегда считал гадкой рыбой, а на самом деле она очень симпатичная рыбка! Обязательно свари такой суп по рецепту моего изобретения и накорми детей, причем объяви, что я накладываю на такой суп па­тент и называю его «утешение», потому что мне как-то веселей стало.

 

Итак, заканчиваю это письмо, с тем чтобы зав­тра отправить и чтобы ты получила его в день тво­его приезда в Ригу.

 

Передай всем мои сердечные поздравления с праздником Рождества Христова и с Новым годом. Де­тей крепко целуй и скажи, чтобы писали мне рапор­ты о своих школьных успехах.

 

Крепко, крепко целую тебя. Больше и чаще молись, чтобы Господь даровал бы нам радость неразлучной встречи. Да хранит нас Господь от скорбей и бед по молитвам Богородицы, ходатайству святи­теля Николая и всех святых!

 

Горячо любящий тебя и детей наших твой горемычный Николай