Дорогие друзья!
Итак, 11 июня, после 10 недель, моё пребывание в больнице кончилось. Cpoк небольшой, но богатый событиями.
Вернувшись домой я не могу ни ходить в подвал, где мой архив, ни на верхний этаж, где у меня ксерокс и библиотека. Bсё должно быть на одном этаже. Пока я был в больнице, Мила разрывалась на части. Она приезжала к Вале, давала ей лекарство, готовила завтрак, обед и ужин, проводила много времени со мной в больнице, укладывала меня спать и еще вместе с Юрой и Володей сделала огромный ремонт нашего дома. Миша, хоть и живёт в Коннектикуте, всё же дважды с женой Мэри приезжал помочь в деле ремонта. Моя спальня, с тех пор как мы сюда переехали в 1968 г., ни разу не белилась. Мила с Юрой убрали полки со стены и вынесли все мои книги, альбомы и папки с письмами в гостиную. Вынесли туда же и комод. Но кроме побелки, Мила руководила и работой по превращению летней веранды в обитаемую круглый год комнату. Купила шкафы для книг и моих бумаг, одним словом сделала огромную работу. Трудно даже понять, как это она смогла всё сделать. Нет у меня границ благодарности ей за её труды, любовь и ласку. Теперь я с утра до вечера занят, кроме текущих дел, возвращением всех моих вещей по местам. Без этого мне и с текущими делами не справиться.
Что касается больницы, то начну с того, что в отделе, где мне делали операцию, я пробыл с 22 марта по 1 апреля. Операция длилась 4 с половиной часа. Грудную кость распилили. Сердце и лёгкие отключили и их заменили машины. Кроме замены клапана с человеческого на свиной, мне ещё в обход закупоренной артерии поставили мою вену, взятую из правой ноги. Я был под очень сильным наркозом и долго не приходил в себя. Не мог спать из-за какой-то прищепки к губе. Когда её отцепили, то с нею вытащили из глотки метaллический стержень. Он был частью наркоза. Я тяжело дышал, и не знал как это сказать по-английски. Хорошо, что с докторами была переводчица. Оказывается, по-английски дыхание – «бриз». У нас так называется лёгкий ветер. Только 1 апреля в 11 часов вечера перевели меня в отдел для выздоравливающих, где меня посетили и Мила с Юрой и Миша с Мэри и Колей. Это для меня было большой радостью, и я записал это в блокнотик, полученный вместе с карандашом от больницы. У них даже это было предусмотрено.
Переезд в соседнее здание и посещение детьми помню смутно. Меня раздели и уложили спать. Утром меня помыли и дали завтрак в кровати. На руке у меня был браслет с именем и фамилией и второй, с надписью, что ко мне должно быть особое внимание. Меня спросили надо ли меня кормить, но я сказал, что буду есть сам. После завтрака, с помощью медсестёр, меня усадили в инвалидное кресло и отвезли на гимнастику.
Там я оказался в руках терапевтa. Мне было приказано встать на ноги, но я не смог. Помню, как терапевт взяла меня подмышки и скомандовала «уан, ту, три, ап» и я как то встал. Это всё, что мне запомнилось. Помню, что тяжёлое дыхание не давало мне спать. Я сказал доктору, и он 6 апреля приказал дать мне на ночь снотворное. Утром дыхание пришло в порядок, и когда мне вечером предложили снова снотворное, я отказался. Вскоре я отказался и от кислорода. Это дало мне возможность без помощи медсестёр самому ложиться спать около 10 вечера, как я привык. Но не тут-то было. Около полуночи мне давали какую-то таблетку и мерили последний раз давление. В 6 утра мне снова давали таблетку, мерили давление и делали какой-то укол. Доктор приходил проверять дыхание и опухоль на ногах. Мне надевали резиновые чулки. У меня брали кровь, а доктор улыбался и говорил мне «о кей». После завтрака мне давали таблетки и смотрели, чтобы я их не выплюнул, а проглотил. Я подсчитал. В день я принимал 14 таблеток. После обеда снова были таблетки и уколы.
Уколы мне здорово надоели. Я спросил доктора, когда им будет конец, а он мне сказал, что когда я начну ходить. Тогда я попросил дать мне ходунок и начал ходить. Ходил я по комнате и ходил в столовую. Кроме того хождение с ходунком было частью ежедневных упражнений. В общем, меня вскоре перестали колоть.
Запомнился мне разговор с социальным работником. Она меня подробно расспрашивала о моих интересах и не скучаю ли здесь. Она знала, как надо разговаривать с больными. Тут их было несколько сот. Я был на 4-м этаже для больных средней тяжести. Более тяжелые были на 5-м и 6-м, а на 8-м этаже те, которые лежали и ждали своего конца. Всё это я, конечно, узнал не сразу.
Разговор и с нею, и с другими служащими, начинался с вопроса как меня зовут, когда и где я родился, и узнав, что я родился в России меня спрашивали, не еврей ли я. Для евреев была кошерная еда и отдых по субботам.
Убедившись, что со мной можно разговаривать, социальный работник спросила меня, не люблю ли я рисовать. Я сказал, нет, а она предложила мне попробовать. Я снова сказал – нет. Мне предложили приходить решать крестословицы, спросили, не хочу ли я смотреть телевизор и выписывать газету. Я снова отказался. Поэтому ли, или по другой причине, мне прописали лекарство против депрессии. Я его глотал, не спрашивая от чего оно. Видимо оно помогало. У меня всегда было бодрое настроение и интерес ко всему окружающему. По компютеру, который мне установил Юра уже 3 апреля, я получал почту, читал новости и продолжал писать воспоминания. По воскресеньям включал богослужения и чувствовал себя не в больнице, а у нас в церкви.
Чтобы меня ободрить, моя терапевт всегда говорила мне, что я хорошо выгляжу, что выгляжу моложе своих лет и прочие подобные комплименты. Она сказала мне, что её зовут Мария. Я переспросил, сказав – Мэри? Она ответила – нет, Мария. Она, и её муж оказались португальцами, с мужем она говорит по-португальски, а дети по-португальски говорят неохотно. Картинка знакомая.
На её попечении 10 больных. С пятью, в том числе со мной, она занимается утром, а с другими после обеда. Продолжительность занятий – час. Сделав одно упражнение, у меня начиналось сердцебиение, и она говорила, чтобы я отдохнул. Так было и с другими. Мне кажется, что не все понимали, что упражнения делаются для их пользы и старались больше отдыхать, но не берусь судить. На многих было жалко смотреть, особенно на тех, у кого ампутировали руку или ногу. Помню одного, который кричал и отказывался делать гимнастику.
Мария была внимательна ко всем. Разговаривали мы, главным образом, когда я ходил с ходунком, а она меня сопровождала. Я старался не быть надоедливым, но когда молчал, то мне было труднее ходить. Разговор поддерживал не только дух, но и физические силы.
Она была специалистом по ногам. Гимнастику руками я делал после обеда с другой, на третьем этаже. Её звали Монита. Она была сикх (Индия). Однажды она предложила мне сложить картинку из кусочков. Своего рода экзамен на сообразительность. Кажется, справился неплохо.
Помню, однажды я не мог понять, что Мария хочет от меня, и тут подоспел на помощь Павел, и перевёл мне сказанное на русский язык. Я и тут не сообразил, что от меня хотят, а он, думая, что плохо перевёл, извинился за свой русский язык, сказав, что он не русский, а поляк. Я сразу перешёл на польский.
- Так вы поляк, - сказал он мне.
Я сказал: Нет – я русский.
- Вы, значит с «кресув всходних» (восточных окраин).
Я снова сказал: Нет.
- Странно, - сказал он, - вы говорите как тамошние поляки.
У него были свои клиенты, но он, иногда, находил время поговорить со мной. Среди больных были поляки, и я с ними всегда охотно говорил по-польски.
Монита удивилась, что я знаю, кто такие сикхи. Она была всегда внимательна и предупредительна ко мне. Но такова их профессия. Не лёгкая, я бы сказал. Там, на 3-м этаже была и говорящая по-русски еврейка Мира, которая потом познакомила меня с другой еврейкой Фридой. Мира оказалась сефардкой из Узбекистана. Ладино (язык сефардов, евреев из Испании) она не знала. Её предки попали в Узбекистан через Турцию. Я ей сказал, что в Сараеве большинство было сефардов, но были и приехавшие из Австрии ашкенази, у которых была своя особая синагога. Мира сказала, что ашкенази и сейчас, в Израили, держатся особняком. Мне было что ей рассказать, и это ей было интересно, потому что она однажды, кончив работу, зашла ко мне в комнату дослушать до конца начатый мною рассказ о Владимире Трумпельдоре, который был и русским, и израильским героем.
Разговаривать с посторонним, делая гимнастику со своими подопечными, не так просто. С Фридой у меня особого разговора не получилось, но однажды, в воскресенье, она пришла ко мне в комнату с вопросом, не соглашусь ли я пойти с ней на гимнастику. Я, конечно, отказался, но она стала меня просить. Ей надо было набрать пять человек и провести с ними занятия. Четырёх она нашла, а пятого никак не может. Я решил выручить Фриду и согласился. Она, конечно, начала с комплиментов, как я хорошо выгляжу, а я ей сказал, что хорошо я выглядел, когда мне было 20 лет, а сейчас, в мои 92 года я не могу хорошо выглядеть. Она спросила, нет ли у меня фотографии того времени, и я ей обещал показать. Для этого Мила принесла мне мою книгу воспоминаний, где был мой портрет когда мне было 19 лет. Эту книгу я Фриде передал через Миру, Мира попросила её почитать, на что я охотно согласился. Потом Мира просила её задержать дольше, так как её сын заинтересовался моими воспоминаниями военных лет. Я решил её ей просто подарить.
Отец Мониты оказался редактором местной газеты сикхов. Монита охотно рассказывала о жизни сикхов в США. Здесь их около миллиона, и они хорошо организованы. Я ей сказал, что я писатель, что я издал книгу по-русски, и что эту книгу можно посмотреть у Миры, с которой она вместе работала. Спустя несколько дней моя книга оказалась у Марии, и она просила меня передать её с 4-го этажа, где она работала, на 3-й этаж Моните. Ей, конечно, хотелось убедиться, правда ли, что я писатель и издал книгу, а также посмотреть, как её клиент выглядел в молодости. Она не поленилась пойти за книгой после работы к Моните на 3-й этаж.
Мария, встречаясь с Павлом, говорила ему по-польски «день добры». Я ей сказал ещё несколько польских слов. Она уже знала несколько других, и быстро запомнила те, которые я ей сказал. Её это немного удивило и она спросила меня, почему я учу её польским, а не русским словам. Я сказал, что в комнате где она работает несколько поляков, а кроме меня русских нет. - Плохой вы русский, – сказала она мне, но я решил не спорить.
Про португальский язык Мария сказала, что он сильно отличается от испанского. Например, по-португальски «добрый день» будет «бон диа», а по-испански «буэнос диос» (так я запомнил), но в общем, для португальцев испанский язык понятен. Говорил я с Марией и о португальских колониях, начиная с Бразилии. Вспомнились мне марки португальских колоний Анголы, Гвианы и Макао. Я сказал Марии, что для меня собирание марок было полезным во многих отношениях.
Однажды Мила принесла мне полученный из России «Посев» с красивыми марками кремлей в разных городах. Я их дал Марии, попросив дать их детям и спросив, а сколько им лет?
- Не скажу, - ответила Мария. - Марками они не интересуются, но я собираю марки, и рада буду получить несколько русских.
Зачем скрывать? У такой молоденькой дамы как Мария, дети, наверное, маленькие.
Среди делающих гимнастику оказался один дантист, говорящий по-немецки. В начале мне было трудно с английского перейти на немецкий. Вот, что значит отвык говорить по-немецки. Познакомился я и с греком, а он познакомил меня с терапевтом-гречанкой. Мы с ней были давно знакомы, но она мне не говорила кто она.
Мила меня посещала каждый день и укладывала спать. Юра и Володя бывали почти каждый день, а Миша с Мери, которым далеко ехать, были только два раза. Очень меня тронул В.Я.Зезюлин, член нашего прихода. Ему трудно ходить, но он приехал с женой и вдовой брата навестить меня. Вот уж правда, что в беде познаются друзья.
Были у меня и посетители из Москвы. Трудно поверить. Это была М.А.Котенко, работница Дома Русское Зарубежье имени Солженицына, с которой у нас давняя переписка, и Т.И.Ульянкина, тоже сотрудница Дома. Обе приехали по делам в США, и хоть это было трудно, нашли время меня посетить.
Домой, на Бакстер я переехал 22 июня, но какое-то время оставался под наблюдением больницы. Два раза в неделю приходила ко мне медсестра проверять давление и опухоль на ногах. Чтобы ноги не опухали Мила мне вначале каждый день, а теперь через день надевает резиновые чулки. Нужна большая сила, чтобы их натянуть, а и снимать на ночь их тоже не легко, но это я делаю сам. Миле и без этого со мной много хлопот. Терапевт уже 1 июля закончила свои посещения, а медсестра закончила свои наблюдения за мной 12 июля. Мне оставили какой то аппарат, который должен давать в больницу по телефону сигналы как у меня работает сердце, но Юра его ещё не подключил, а я с этой электроникой обращаться не умею.
До того как я попал в больницу, я заботился о Вале, потом за ней ухаживала Мила, а 8 июля Валю отправили в больницу лечить её депрессию. Дал бы ей Бог поправиться.
Все мы под Богом ходим и на всё Воля Божья.
Всего доброго.
Р.Полчанинов
