Принципы церковного управления и церковной дисциплины в деятельности Псковской Православной Миссии
Известно, что все назначения, перемещения и, естественно, рукоположения в рамках Экзархата совершались либо лично Экзархом Сергием, либо по его благословению викарными епископами. Этот порядок действовал и в приходской системе и в системе управления Псковской Миссией, где назначения на должности в руководящий орган Миссии (начальник управления Миссии, его заместитель, начальники столов, секретарь, начальник канцелярии) производились Экзархом. В Псковской Миссии прослеживается четкая схема управления церковной жизнью. Как было сказано, все приходы и клирики подчинялись Управлению Псковской Миссии. Управление Миссией в свою очередь находилось в подчинении у высшей церковной власти в Прибалтийском Экзархате, в лице митрополита Сергия (Воскресенского), и в то же время, под жестким контролем оккупационных властей. Таким образом, Управление Миссией, и в частности его начальник, находились в положении епархиального архиерея, то есть и здесь на Северо-Западе России, за пределами рейхскомиссариата Остланд воспроизводилась схема управления церковной жизнью, которая была зафиксирована в цитируемых выше документах: «Распоряжение по Латвийской епархии №44», «Заявка на имя Генерального Комиссара в Риге, относительно положения Латвийской Православной Епархии», «Временное положение о приходах».
Подтверждение принципа жесткой централизации власти находится и в документе, подготовленном в Управлении Псковской Миссией для германских ведомств и органов русского самоуправления. В частности, в одном из пунктов говорится, что Управление Миссией являлось руководящим органом для всех православных приходов и клириков на Северо-Западе России. Из этого следовало, например, то, что «...в качестве благочинных отдельных благочиннических округов и настоятелей отдельных приходов признаются только священники, назначенные управлением Миссии или по его поручению отдельными миссионерами». (Цитируется по изд.: Шкаровский М.В. Политика Третьего рейха по отношению к Русской Православной Церкви в свете архивных материалов 1935—1945 годов (Сборник документов). С.241.) Далее почти дословно повторяется выдержка из «Временного Положения о приходах», действовавшего в православных церквях Прибалтийского Экзархата. Управление Псковской Миссии подчеркивало, что «в качестве членов приходских советов признаются только личности, которые назначены настоятелем соответствующей общины». (Цитируется по изд.: Шкаровский М.В. Политика Третьего рейха по отношению к Русской Православной Церкви в свете архивных материалов 1935—1945 годов (Сборник документов). С.241.)
В ноябре—декабре 1941 года Управление Миссии разослало специальные указания для настоятелей подведомственных приходов, где разъяснялись правила избрания членов Приходского Совета и церковных старост, а также указаны права настоятеля в отношении ведения приходского хозяйства. В циркуляре подчеркивалось особое положение священника, его практически единоличное управление приходскими делами и исключительное право подбора лиц на служебные должности в свой приход.
Этот циркуляр выходил повторно летом 1942 года, а позже он вручался в Управлении Псковской Миссией всем вновь рукоположенным священникам. (Архив УФСБ РФ по Псковской области. Д.АА 10676. Т.2. Л.293 об.)
Как уже говорилось, такой сознательный разрыв с принципом соборности в управлении Церковью был вызван тяготами военного времени и весьма туманной перспективой дальнейшей судьбы Русской Православной Церкви в этом регионе, а также был допущен ради поддержания уставной церковной дисциплины и соблюдения канонических норм на оккупированных территориях.
Правда, авторитарный стиль церковного управления не мог не привнести к издержкам, связанным со злоупотреблениями практически неограниченной властью. В марте 1942 года в экзаршую канцелярию на имя митрополита Сергия пришло письмо от церковного старосты Аксено-Горской Успенской церкви Абренского уезда Унмалевской волости Евдокима Зерненкова. (В 1942 году, и все остальное время немецкой оккупации, территория Абренского района (ныне Пыталовский район Псковской области) входила в состав Остланда и соответственно Прибалтийского Экзархата.) Староста обращался к митрополиту с просьбой о защите от произвола настоятеля о.Николая Коленцова, который отказывался принять у него исповедь и допустить к принятию Святых Христовых Таин, до тех пор, пока староста не передаст ему — настоятелю лично все церковные суммы. Это требование Зерненков не исполнил, напоминая священнику, что, согласно букве церковного устава, этого он, без созыва церковного Совета, сделать не может. По вопросу о церковных суммах церковный Совет в количестве 9 человек составил свое заявление и подал его настоятелю. Однако священник отклонил решение церковно-приходского Совета и продолжал давление на старосту, как зачинщика неповиновения его воле, фактически отлучив его от причастия. (ЛГИА. Ф.7469. Оп.1. Д.388. Л.14.)
В упомянутом исходящем документе Управления Псковской Миссии, адресованном германским ведомствам, содержалось важное положение, касающееся церковной дисциплины и способов управления приходской жизнью в епархии. Смысл его заключался в том, что на территории Псковской Миссии к совершению богослужений могли быть допущены только те священнослужители, кто «после проверки их прав и их прошлого управлением Миссии или по ее поручению отдельным миссионерам были выданы необходимые для этого свидетельства». (Цитируется по изд.: Шкаровский М.В. Политика Третьего рейха... С.241.)
Такая в общем-то естественная мера была продиктована несколькими существенными соображениями. В сжатой форме об этом было сказано в сводке «Зихерхайтсполиции и СД», отправленной из оккупированного Пскова в Берлин 6 ноября 1942 года: «Миссия отвечала за каноническую проверку назначаемого духовенства и его политическую деятельность». (Цитируется по изд.: Алексеев В.И., Ставру Ф. Указ. соч. 1981. №14. С.152.) То есть церковное руководство в этом случае больше беспокоил аспект канонически-дисциплинарный, а государственную власть — степень лояльности православного духовенства в отношении оккупационного режима.
Патриарший Экзарх митрополит Сергий (Воскресенский), как верный последователь линии Московской Патриархии, подчеркивал, что перед миссионерами стоит задача не только воссоздать разрушенную церковную структуру, но и следить за тем, чтобы она вольно или невольно не входила бы в противоречие с принципами церковного устройства Русской Православной Церкви того времени. Уже в октябре 1941 года по указанию Экзарха Сергия секретарь Управления Псковской Миссии о.Георгий Бенигсен обратился к духовенству, находящемуся на оккупированной территории Советского Союза, с призывом регистрироваться в Управлении Православной Миссии, давал указания, как принимать в общение обновленцев, григориан, иосифлян, и о служении на временных престолах. (Архив УФСБ РФ по Псковской области. Д.АА10676. Т.2. Л.293.)
В сентябре—октябре 1942 года был выпущен циркуляр, касающийся тщательной проверки прав на священнослужение подведомственного духовенства и составление послужных списков. Эта мера должна была пресечь проникновение лжесвященников на каноническую территорию Псковской Миссии: «...встречаются случаи, когда в приходах богослужения и требы совершаются «самосвятами», то есть лицами, не имеющими архиерейского посвящения и, следовательно, права священнодействия. О таковых лжесвященниках и лжедиаконах необходимо немедленно сообщать районным благочинным или Управлению Миссии и до получения разрешения не допускать их к совершению богослужений и треб». (Православный Христианин. 1942. №2/3. С.12.)
Исполняя это указание, Управление Миссии в донесениях митрополиту Сергию отчитывалось «о появлении священников самозванцев, лиц, выдающих себя за священников, не получивших хиротонии, и священников, являющихся из Советского Союза, где они скрывали свой сан, трудясь, как чернорабочие или занимая какие-нибудь гражданские должности». Из Риги начальнику Управления Миссии протоиерею Кириллу Зайцу пришла подробная инструкция в отношении проверки подобных лиц — действительно ли они священники: «Где и от какого епископа получили посвящение? Где служили до последнего времени? Если не служили, то почему? Всякий, выставляющий свою кандидатуру, должен заполнить подробную анкету с подробными биографическими данными». Нужно было постараться «выяснить священство ли как таковое его привлекает или что-нибудь другое? Если он кается в бывшем заблуждении, то искренне ли покаяние его?» (Архив УФСБ РФ по Псковской области. Д.АА10676. Т.1. Л.96.)
Об одном случае появления самосвята сохранилось свидетельство начальника Управления Миссии: «В погосте Болотске, Солецкого округа, где не было священника, появился откуда-то самозванец Симеон Тяпкин и стал совершать богослужения. Мне пришлось выезжать туда, чтобы установить его личность. Оказалось, что он и не священник и не диакон. После службы его уже в церкви не было — скрылся». (Архив УФСБ РФ по Псковской области. Д.АА10676. Т.1. Л.97.)
В качестве лжесвященников могли выступать и просто авантюристы, желающие «нагреть руки» в смутное время, и те, кто стремился проникнуть на оккупированные земли и «под охраной священного сана» работать на советскую разведку. (Архив УФСБ РФ по Псковской области. Д.АА10676. Т.1. Л.96.) Как правило, терпимое, а порой и уважительное отношение солдат и офицеров Вермахта и военной оккупационной администрации к служителям Православной Церкви, являлось порой надежным прикрытием для агентов разведывательного управления НКВД и партизанских связных. (Подробнее об этом говорилось в 1-й главе и еще будет упомянуто ниже.)
Иногда обязанности пресвитера вынуждены были выполнять диаконы, псаломщики и даже старосты приходов, где не было священнослужителя, таким образом, нарушая церковные каноны. Эти люди оправдывали свои действия духовной потребностью прихожан в церковной молитве и храмовом богослужении. Так, например, в селе Вехно, что под Новоржевом, на приходе не было священника, хотя сохранилась крепкая община верующих, и службы совершал диакон. В самом Новоржеве служил его родственник — старый священник о.Иоанн Троицкий. Однажды о.Иоанн сделал замечание диакону из Вехно, когда узнал, что тот в Страстную пятницу за богослужением выносил плащаницу (в практике Православной Церкви это прерогатива священника): «что же это ты плащаницу выносишь, когда есть я». (Кирилл (Начис), архимандрит. Народ жаждал молиться, жаждал покаяния... Служение в приходах Северо-Запада в годы войны // Санкт-Петербургские Епархиальные Ведомости. Вып.26-27. 2002. С.197.)
Известны факты, когда лица, сумевшие предъявить достоверные доказательства своего священнического сана, отпускались немцами из лагерей. Даже в условиях военного времени священник, совершая требы и богослужения, не оставался без пожертвований, и даже в трудные годы оккупации он всегда, по крайней мере, имел кусок хлеба на пропитание.
Коснувшись темы лжесвященства на территории Псковской Миссии, следует подробнее остановиться на личности Ивана Васильевича Амозова. Этот священник-самосвят достиг определенного уровня в Миссии — он исполнял обязанности благочинного в районе населенных пунктов Вырица — Тосно — Любань — Саблино — Мга, но, что не менее важно, некоторое время пользовался доверием у сотрудников немецких спецслужб.
Будучи выходцем из крестьянской среды (род.1886 год), Амозов рос в религиозной семье — его отец был церковным старостой, а сам Иван закончил два класса Петразаводской духовной семинарии. Правда, духовное образование он не довел до конца и поступил в Александро-Свирский монастырь в качестве послушника, где также не задержался надолго и отправился путешествовать по другим православным обителям. Пожив около 8-ми месяцев на Валааме, послушник Иоанн «разочаровался в монашеской жизни» и в 1904 году уехал в Петербург. (Архив УФСБ РФ по Псковской области. Д.75661. Л.61.) В столице Амозов устроился на гвоздильный завод молотобойцем и, проработав тут до января 1905 года, вновь отправился в паломничество по русским монастырям. Он посетил Тихвинский, Осташковский, Валдайский, Старорусский, Полоцкий монастыри, а также Новгородские обители и даже Киево-Печерскую лавру. Целый год (до осени 1906 года) продолжалось путешествие Амозова по святым местам, но надолго он нигде не задержался и возвратился в Петербург. Всего несколько месяцев он проработал на кожевенном заводе братьев Бруснициных, однако, успел поучаствовать в забастовке. Опасаясь репрессий, Амозов уехал на родину в деревню Ульино Олонецкой губернии, а через некоторое время он перебрался в деревню Федотова Гора Кунической волости Тихвинского уезда, где учительствовал до лета 1908 года. Затем Амозов снова отправился в паломничество по православным обителям и в одной из них (скит «Забытые родители» у села Кончакского) молодой человек задержался, вновь решив стать послушником. Летом 1909 года в скиту служил викарный епископ Андроник. Во время богослужения епископ отметил голос послушника Амозова и дал ему рекомендацию для поступления на курсы псаломщиков. После окончания курсов Амозов проходил практику, исполняя псаломщические обязанности, в церквях и монастырях Новгорода.
Казалось бы, путь церковнослужения был выбран окончательно, но в конце 1909 года Амозов оставляет церковное поприще и направляется в Петербург на уже знакомый гвоздильный завод. За участие в забастовках Амозов в административном порядке был выслан в город Златоуст на 4 года. В это время неудавшийся псаломщик начинает посещать марксистские кружки рабочих, заводит знакомство с некоторыми лидерами местного рабочего движения и даже выполняет отдельные поручения (например, сбор средств для рабочей профсоюзной организации), однако ни с какой политической партией он себя пока не связывал.
С наступлением августа 1914 года Амозов, чтобы избежать призыва в армию, уехал в Новгород, где устроился на службу псаломщиком в Андозерском погосте Белоезерского уезда. В ноябре 1915 года Амозова все же мобилизовали в действующую армию (бронь псаломщиков от военной службы была отменена). В августе 1915 года Амозов дезертировал с фронта, а в сентябре того же года за нарушение присяги был направлен в дисциплинарный батальон до 1917 года. В январе 1917 года Амозов подал прошение о том, чтобы его отправили на фронт. Просьба была удовлетворена, но Амозов вновь самовольно оставил воинскую часть и события Февральской революции встретил уже в Петербурге в рядах демонстрантов.
По-прежнему не имея твердых политических убеждений, Амозов попал на некоторое время под влияние эсеров и занимался распространением их листовок и литературы. В апреле на одном из митингов Амозов повстречал старых друзей из марксистского кружка города Златоуста, которые пригласили его на собрание большевиков. С тех пор Амозов занимал линию партии большевиков, и тогда же началась его карьера на советской и партийной работе.
В декабре 1919 года Иван Амозов получил партбилет Российской Коммунистической партии большевиков со стажем, начиная с 1910 года, что являлось фальсификацией документа и даже послужило поводом для начала следствия. В 1918 году И.Амозов использовался Агитпропом отделом ВЦИКа на агитационной работе в Карелии, Курской и Орловской, Воронежской и др. губерниях. Далее послужной список И.Амозова выглядел так: В 1919 году являлся начальником активной части Особого отдела Западного фронта, а затем начальником оперативного отдела ВОХР Восточного фронта. В 1920—1921 гг. работал председателем трибунала войск ВОХР Приволжского Военного округа в городе Симбирске, а затем в городе Казани. В 1922 году он становится комиссаром санатория в Кисловодске и Наркомом юстиции в Кабарде. В 1925 году Амозов — Заместитель Председателя Военного трибунала Западного фронта. В 1924 году являлся секретарем комитета партии суконной фабрики в Замоскворечье (в городе Москве). В 1925 году занимает пост секретаря комитета партии в гараже ВЦИКа. В 1926 году стал помощником Ленинградского Губернского прокурора. В конце 1926 года Амозов был отозван в распоряжение ЦК партии в Москву, где получил назначение на должность помощника заведующего агитационным отделом Московского горкома партии. В начале 1927 года он был отправлен в Замоскворецкий райком партии и назначен секретарем парткома механического завода. В 1928 году Амозов был назначен секретарем комитета партии и заместителем директора Химико-Фармацевтического института ВСПХ. Осенью 1928 года Московский комитет партии направил его в театр Мейерхольда на должность секретаря партийной ячейки и заместителя директора. С мая 1929 года Московский комитет партии назначил Амозова в ГОМЭЦ (Государственное объединение музыкальных, эстрадных и цирковых предприятий.) на должность секретаря. В 1930 году он получил назначение на должность управделами в МИК. В 1931 году работал инспектором бюро жалоб РКИ и одновременно начальником спецотдела Наркомата коммунального хозяйства. С осени 1932 года до весны 1933 года работал в Замоскворецком райкоме партии заместителем заведующего агитпропотделом. В 1933 году служил в спецотделе прокуратуры СССР помощником прокурора при Особоуполномоченном ОГПУ СССР С зимы 1934 года Амозов — заместитель начальника политотдела Московской областной милиции. С осени 1935 года он переехал в Ленинград и работал в качестве члена Спецколлегии Областного суда около 2 месяцев, а затем был назначен на должность помощника начальника политотдела Ленинградской городской и областной милиции.
В июне 1936 года И.Амозов был исключен из членов ВКП(б), арестован и осужден на 5 лет ИТЛ. (Архив УФСБ РФ по Псковской области. Д.75661. Л.66.) По признанию самого Амозова, он был исключен из рядов Коммунистической партии и осужден «за незаконное получение в 1922 году ордена «Красного Знамени» и присвоение партийного стажа с 1910 года, т.е. как аферист». (Архив УФСБ РФ по Псковской области. Д.75661. Л.67.)
Срок заключения Амозов отбывал с октября 1936 года по 15 июня 1941 года в лагере на Колыме. Освободившись в августе 1941 года, Амозов отправился в Ленинград. Доехав до Малой Вишеры, он был вынужден пробираться далее пешком, так как железнодорожное сообщение было прервано — немецкие части заняли Волосово и Любань. Проходя через Шлиссельбургский район, Амозов попал в немецкий плен и был отправлен в лагерь, располагавшийся в Мге. Благодаря своей находчивости, Амозов не задержался надолго в заключении. Примерно через неделю в лагерь пришел православный священник Соболев для отпевания умерших узников. Во время совершения христианского обряда Амозов подошел ближе к священнику и начал подпевать. После службы о.Соболев расспросил нежданного помощника, откуда тот знаком с церковным пением и последованием православного чина отпевания. Узнав, что Амозов в прошлом служил псаломщиком, протоиерей Соболев посоветовал ему, используя свой церковный опыт, попытаться выбраться из лагеря. В округе к тому времени начали стихийно открываться православные храмы, но священнослужителей катастрофически не хватало, потому Соболев дал благословение своему новому знакомому обратиться к администрации лагеря с просьбой об освобождении, как члену православного причта. Амозов тотчас доложил переводчику, что является священником и желает выполнять свои пастырские обязанности. Через два дня Амозова вызвал немецкий офицер на дознание и услышал от пленного такую версию: до 1912 года Амозов служил диаконом, а с 1912 по 1922 гг. — священником, а начиная с 1922 года будто бы попал под репрессии советской власти. Рассказ Амозова был выслушан благосклонно, а через время он был вызван в штаб, где немецкий майор еще раз расспросил самозванца о священнической специальности, работе и жизни в Советском Союзе.
В итоге Амозов был выпущен из лагеря и получил разрешение исполнять священнические обязанности. По просьбе верующих из деревни Лезье, Амозов 26 октября 1941 года перешел туда на постоянное жительство и начал совершать богослужения в местном храме. От крестьян деревни Лезье новоявленный «священник» получил облачение, крест, Евангелие и разную церковную утварь, то есть все то, что удалось сохранить прихожанам после закрытия церкви в этой местности. (Архив УФСБ РФ по Псковской области. Д.75661. Л.68.)
В январе 1942 года Иван Амозов был вызван к военному коменданту деревни Лезье и получил распоряжение, в котором всему духовенству северо-западных районов предлагалось «явиться в город Псков в «Православную Миссию в освобожденных областях России» для регистрации и получения установок в церковной работе». (Архив УФСБ РФ по Псковской области. Д.75661. Л.69.)
Получив в комендатуре пропуск, Амозов в начале февраля 1942 года выехал в Псков. В Управлении Миссии он представился начальнику Псковской Православной Миссии протоиерею Кириллу Зайцу, секретарю Управления отцу Георгию Бенигсену и рассказал свою «легенду», которая с доверием была ранее воспринята немцами. В следующий раз Амозов присутствовал на заседании Управления Миссией, где помимо о.Кирилла Зайца и о.Георгия Бенигсена присутствовали митрофорный протоиерей Сергий Ефимов, священник Константин Шаховской, служащий Миссии Константин Кравченок. Они расспрашивали Амозова о его жизни в Советском Союзе, о настоящей обстановке в прифронтовой полосе, а потом начали задавать и вопросы экзаменационного типа, чтобы проверить — действительно ли он является священником или только старается выдать себя за такового. Амозов отвечал, хотя нередко и сбивался. Может быть, помогли знания и опыт, обретенные когда-то во время учения на псаломщических курсах и служения на приходах и в обителях, а, может быть, экзаменаторы проявили снисхождение к уже немолодому, но активному кандидату в священнослужители. По решению членов Управления Миссии Амозов был зачислен в число клириков, подведомственных Миссии, и даже получил назначение в должность уполномоченного Псковской Миссией на территории 8-ми приходов. Он должен был контролировать деятельность священников из этих приходов (Вырица, Мга, Лезье, Саблино, Поповка, Тосно, Любань, Ушаки) и доводить до их сведения все послания и распоряжения, исходящие из Управления Псковской Миссии. (Архив УФСБ РФ по Псковской области. Д.75661. Л.70.)
Члены Управления Миссии вспоминали, что появившийся в начале 1942 года в Пскове Амозов произвел на них самое хорошее впечатление. «Это впечатление было настолько велико и положительно, что Амозова как примерного священника направили в г.Ригу для представления митрополиту Сергию, а затем поручили ему заведование целым прифронтовым округом у Ленинградского фронта и районы: Тосненский, Любанский и другие». (Архив УФСБ РФ по Псковской области. Д.АА 10676. Т.3. Л.713.)
При первой встрече собеседник Амозова попадал под воздействие красноречия, убедительности приводимых им доводов и кажущейся правдивости. Так члены Управления Миссии поначалу поверили лжесвященнику, когда тот рассказал о своих 15-летних мытарствах по лагерям и тюрьмам, якобы перенесенных за исповедание веры. По-видимому, эти рассказы были настолько впечатляющими, что псковский отдел СД предложил ему выступить по радиоэфиру. Амозов действительно дважды выступал в радиопрограммах с повествованием о своем «мученическом» пути в Советском Союзе. (Архив УФСБ РФ по Псковской области. Д.АА 10676. Т.1. Л.117.)
В исполнении обязанностей благочинного Амозов проявил невиданную ревность и энергию: объезжал деревни и приходы вверенного ему округа, открывал церковные школы и одновременно являлся инспектором этих школ, оборудовал фельдшерский пункт и был заведующим этого пункта. При этом по нескольким свидетельствам священников, знавших Амозова, самосвят пользовался большим доверием и даже поддержкой у оккупационных властей, добиваясь лояльности лестью, готовностью безукоризненно исполнять предписания немецкой администрации и СД. Пользуясь таким могущественным покровительством, Амозов, «как человек гордый, сумбурный и бестолковый, при том гордящийся своей неограниченной властью, ...с неимоверной жестокостью стал обращаться с ... подчиненным ему духовенством, ругался, неистовствовал; глубокого старца игумена Кирилла заставил стать... на колени и каяться, что он без хиротонии, так как у него нет документов. Несчастный старец по простоте своей только земно кланялся и одно лишь твердил: «Я посвящен, я настоящий игумен». Подобным издевательствам подвергались и другие клирики (например, Гатчинский старец Серафим и другие). (Архив УФСБ РФ по Псковской области. Д.АА 10676. Т.1. Л.116.) Те, кто попадал в немилость к Амозову, не желал ему подчиняться или чем-либо не устраивал лжесвященника, подвергались опасности, исходившей и со стороны немецких спецслужб. Многочисленные доклады с обвинением в политической неблагонадежности Амозов отправлял в СД, как на светских членов двадцаток, старост, так и на духовных лиц, в том числе на членов Управления Миссии: священников о.Петра Жаркова, о.Николая Шенрока, о.Иоанна Лёгкого и даже на протоиерея Кирилла Зайца. Как правило, доносы Амозов писал в корыстных интересах, из-за личной выгоды; занимался шантажем, то есть запугивал людей, вымогая у них деньги, вещи и т.п. (Архив УФСБ РФ по Псковской области. Д.АА 10676. Т.3. Л.713.) Так, например, иеромонах Афиноген (Агапов) из Тосно подвергался давлению Амозова, который требовал 300 рублей, угрожая в противном случае упрятать о.Агапова в тюрьму. (Архив УФСБ РФ по Псковской области. Д.АА 10676. Т.3. Л.713 об.)
Как единодушно утверждали члены Управления Псковской Миссии, по доносу Амозова были арестованы, а затем расстреляны гатчинский протоиерей Александр Петров и орлинский священник Иоанн Суслин. В Гатчине о.Александра Петрова считали агентом НКВД: «Говорили, что в большевистское время Петров выдал большевикам 15 человек враждебно настроенных к большевизму». Амозов взялся за проверку достоверности этих слухов, после чего о.Петров был арестован и казнен как агент советской разведки. (Архив УФСБ РФ по Псковской области. Д.АА 10676. Т.1. Л.116.)
Весной 1943 года Амозова перевели поближе к Пскову. Поначалу он служил в Георгиевской церкви погоста Камно, где сразу же начал с конфликта с церковным старостой Поташевым, которого в своих доносах, адресованных в Псковское СД, обвинял в нежелании исполнять предписания немецкого командования, в политической неблагонадежности, в растрате церковных сумм и, наконец, в якобы произведенным на него (Амозова) покушении. (Архив УФСБ РФ по Псковской области. Д.АА 10676. Т.3. Л.713 об.) Дабы прекратить дальнейшее нагнетание страстей, Амозова по решению Управления Миссией отправили в Любятовскую церковь, находящуюся в пригороде Пскова. Однако и там он не мог ужиться с прихожанами и церковно-приходским Советом, на отдельных членов которого вновь посылал в СД доносы. (Архив УФСБ РФ по Псковской области. Д.АА 10676. Т.3. Л.713 об.) Нужно сказать, что в псковском СД к скандальному «священнику» отнеслись прохладнее, чем в СД северных прифронтовых районов. Лжесвященник уже не пользовался у оккупационных властей доверием. Поток доносов от Амозова насторожил даже сотрудников немецких спецслужб, тем более, к чести последних будет сказано, всю информацию, поступающую от клеветника в рясе, псковский отдел СД перепроверял, отправляя запросы на интересующих лиц — священно- и церковнослужителей — в Управление Псковской Миссией. Начальник Миссии протоиерей Кирилл Зайц на подобные запросы оккупационных властей давал характеристики подведомственному духовенству, как настроенному антисоветски, неукоснительно исполняющему все приказы немецкой администрации. Таким образом, отец Кирилл отводил смертельную опасность от тех, кто «по милости» Амозова попадал под подозрение СД.
В конце концов, терпение немцев закончилось. Чиновники псковского СД прислали в Управление Миссии запрос относительно личности самого Амозова, который заканчивался вопросом: «что Миссия намерена с ним делать?» (Архив УФСБ РФ по Псковской области. Д.АА 10676. Т.1. Л.116.) В то же время в Управление Миссии стали приходить делегации из Любятовского прихода, к которому был приписан в тот момент Амозов, «с просьбой убрать его, так как в церкви ругается, пробирает во время службы псаломщика, певчих». А самое главное, на почве личной неприязни к прихожанам, пишет доносы в СД. (Архив УФСБ РФ по Псковской области. Д.АА 10676. Т.3. Л.714.)
Сведения о скандальном поведении Ивана Амозова дошли и до митрополита Сергия, который распорядился перевести его в Псковский кафедральный собор, чтобы члены Управления Миссии могли контролировать дальнейшие его действия. Пробыв при соборе 1—2 недели, Амозов вышел из повиновения руководству Миссии и впал в тяжелый запой. В итоге митрополит Сергий своим указом запретил Амозова в священнослужении. Продолжая пьянствовать и писать доносы в СД на руководство Миссии, Амозов скитался по Пскову и окрестностям, пока не заболел, больше месяца проведя в постели.
Осенью 1943 года Амозов с покаянием пришел в Управление Псковской Миссией. Начальник Миссии протопресвитер Кирилл Зайц из жалости к несчастному простил его клевету и аморальное поведение и обратился с ходатайством к Экзарху Сергию, который восстановил Амозова в правах священнослужителя. Последнее место служения Амозова — ст.Торошино, где тот продолжил свою порочную практику, не поделив «чего-то с церковным старостой и это дало ему опять повод обвинить последнюю (старостой храма была женщина) в политической неблагонадежности и в связи с партизанами». (Архив УФСБ РФ по Псковской области. Д.АА 10676. Т.3. Л.714.)
После эвакуации из Миссии в Прибалтику Амозов в Таллинне в июне 1944 года был арестован «ГФП» (Geheimfeldpolizei (Гехаймфельдполицей).) (эстонская полиция) и освобожден только 22 сентября 1944 года после прихода Красной армии. (Архив УФСБ РФ по Псковской области. Д.75661. Л.96.) Вернувшись в Ленинград, Амозов вскоре был арестован и вместе с другими членами Псковской Православной Миссии осужден по 58 статье УК РСФСР на 20 лет лишения свободы в ИТЛ. Подобные Амозову личности, безусловно, подрывали авторитет Православной Миссии в целом, и их поведение служило соблазном для маловерных и поводом обвинить клириков Православной Церкви в пособничестве оккупантам. Однако нужно отметить, что подобный случай, когда лжесвященник занимал должность благочинного, является исключительным (насколько известно автору — единственным). Аморальное поведение, провокации и доносы явились результатом того жизненного опыта, который Амозов приобрел в годы службы на различных ответственных постах в Советском Союзе и который он прекрасно использовал в годы оккупации, делая карьеру в Псковской Миссии.
Известно, что многие сотрудники Миссии «сомневались в принадлежности Амозова к иерейскому сану, ибо предъявленные им документы о посвящении в сан священника внушали опасения в их подлинности». (Архив УФСБ РФ по Псковской области. Д.АА 10676. Т.3. Л.714.) К тому же Амозов в своих рассказах о жизни при советской власти зачастую путался в собственных версиях: иногда оказывалось, что он холост, но чаще сообщал, что имеет жену и детей; о судимости рассказы его также отличались сроком лет, проведенных в заключении, и мерой возложенного на него наказания. (Архив УФСБ РФ по Псковской области. Д.АА 10676. Т.3. Л.714.) Несмотря на явные противоречия в свидетельствах Амозова и небезосновательные подозрения миссионеров, лжесвященник так и не был официально изобличен и извергнут из состава Псковской Миссии.
Служить в Миссию приходили священники с разным прошлым. Многие накануне войны вернулись из ссылок и лагерей. Кто-то через покаяние присоединился к Матери Церкви, т.к. в 1930-е годы заявлял о сложении с себя священного сана. Таковы Б.Стехновский и В.Ирадионов. Стехновский до революции был приходским священником в селе Красные Пруды Псковской епархии. В советское время в один из воскресных дней в Псковском кафедральном соборе он публично отрекся от священного сана, «отверг Христа и бытия Божие, сбросил перед народом священническую одежду и с груди крест и объявил, что он больше не священник». (Архив УФСБ РФ по Псковской области. Д.АА 10676. Т.1. Л.96.)
После того, как здание кафедрального собора было передано в ведение безбожников, в нем был организован антирелигиозный музей. Стехновский устроился на работу в музей, проводил в нем экскурсии, в то же время исполняя обязанности заместителя директора. (Архив УФСБ РФ по Псковской области. Д.АА 10676. Т.1. Л.96.)
С приходом немецких оккупантов и сменой власти в Пскове, жизнь Стехновского изменилась. По одному из свидетельств, он даже подвергся аресту, и некоторое время провел в тюрьме. Однако скоро немцы выпустили его на свободу, не найдя весомых оснований для дальнейшего содержания под стражей. Стехновский вновь потянулся к Церкви. Поначалу он устроился в художественную мастерскую, расписывал шкатулки-сувениры и даже пробовал писать иконы. Шведенков М.В. Воспоминания (январь—февраль 1952 г.). Рукопись// ПИХМЗ (Псковский Историко Художественный Музей-Заповедник). Ф.1010 (фонд Шведенкова М.В.). Л.94 (С.187).) Затем он стал являться в Управление Миссии «с усиленными просьбами ходатайствовать перед митрополитом — восстановить его в сане и дать ему приход». (Архив УФСБ РФ по Псковской области. Д. АА 10676. Т.1. Л.96.) Не сразу решились члены Управления Миссии просить митрополита Сергия об этом, и не сразу митрополит Сергий пошел на этот шаг, опасаясь, что Стехновский добивается священства из корыстных побуждений. Через некоторое время, ввиду неотступных прошений Стехновского, митрополит Сергий поверил в искренность его раскаяния и вызвал в Ригу. Здесь в кафедральном соборе после публичного покаяния Борис Стехновский был восстановлен в священном сане. Вернувшись в Псков, он был направлен на приход в село Красное. Псковское СД не нашло возможности протестовать против возвращения в Церковь бывшего пропагандиста из антирелигиозного музея, вполне доверяя митрополиту Сергию. (Архив УФСБ РФ по Псковской области. Д. АА 10676. Т.1. Л.96. Воспоминания о.Георгия Тайлова о его работе в Псковской Православной Миссии 1941-44 гг. // Православная Жизнь (Приложение к «Православной Руси»). 2001. №1(612). С.16-17.)
В Гдовском благочинии осенью 1941 года появился «некий Ирадионов», выдававший себя за диакона и временно занимавший должность заштатного псаломщика в храме, где не было священника. Ирадионов своею рукою написал удостоверение, в котором значилось, что предъявитель сего документа является священнослужителем. Затем удостоверение им было предъявлено церковному старосте, с требованием разрешить совершение богослужений. Староста в свою очередь за разъяснением обратился к благочинному Гдовского округа о.Иоанну Лёгкому и представил удостоверение Ирадионова. Таким образом, подлог самозванца был разоблачен. (Архив УФСБ РФ по Псковской области. Д.АА10676. Т.1. Л.97.)
Как позже выяснилось, Владимир Ирадионов действительно когда-то был православным священником (рукоположен в иерейский сан в 1907 году в Свято-Троицком соборе Александро-Невской лавры в Санкт-Петербурге). После установления советской власти и возникновения в Русской Православной Церкви обновленческого раскола, о.Владимир Ирадионов перешел в обновленчество. В начале 1930-х годов из-за страха перед репрессиями Ирадионов сложил с себя священный сан, хотя по воспоминаниям родных, не отрекается от веры, продолжая посещать храм, общаться со знакомыми священниками. В июне 1941 года В.Ирадионов с семьей уехал из Ленинграда на отдых к родственникам в Гдовский район. Там же он попал под немецкую оккупацию и неудачно попытался участвовать, как это было описано выше, в церковном возрождении. После разоблачения Ирадионов принес публичное покаяние за добровольное снятие священного сана и участие в обновленческом расколе, после чего «он был принят Православной Миссией в молитвенное общение с Церковью и вновь начал служить священником». (Груздев Михаил, священник, Ганф Т.И. Протоиерей Владимир Ирадионов // Санкт-Петербургские Епархиальные Ведомости. Вып.26-27. 2002. С.150.)
В течение всего периода деятельности Православной Миссии Ирадионов обслуживал духовные нужды населения в Гдове и его окрестностях. Послевоенные судьбы Стехновского и Ирадионова сложились одинаково — оба были арестованы сотрудниками СМЕРШа и оказались вскоре в заключении.
Экзарх Прибалтики митрополит Сергий (Воскресенский) и находящееся у него в каноническом подчинении Управление Псковской Миссией являлись строгими последователями линии Московской Патриархии в отношении обновленцев и «непоминающих». Напомним, что 24 июля/6 августа 1929 года митрополит Сергий (Страгородский) и его Синод приняли особое Постановление об отношении к священнодействиям, совершаемым «раскольничьим клиром». В этом Постановлении все несогласные «с церковными действиями митрополита Сергия» были приравнены к обновленцам и григорианам». В частности по этому поводу было написано следующее: «Таинства, совершенные в отделении от единства церковного... последователями бывшего Ленинградского митрополита Иосифа (Петровых), бывшего Гдовского епископа Димитрия (Любимова), бывшего Уразовского епископа Алексия (Буя), как тоже находящихся в состоянии запрещения, также недействительны, и обращающихся из этих расколов, если последние крещены в расколе, принимать через таинство Святого Миропомазания; браки, заключенные в расколе, также навершать церковным благословением и чтением заключительной в чине венчания молитвы «Отец, Сын и Святой Дух». Умерших в обновленчестве и в указанных расколах не следует хотя бы и по усиленной просьбе родственников отпевать, как и не следует совершать по их и заупокойную литургию. Разрешать только проводы на кладбище с пением «Святый Боже». (Цитируется по изд.: Регельсон Л. Трагедия Русской Церкви 1917—1945. С. 168-169.)
Получив разрешение служить в храмах, окормляемых Псковской Миссией, через акт публичного покаяния обновленцы и «непоминающие» восстанавливали свою принадлежность к Московской Патриархии.
В декабре 1942 года миссионер протоиерей Николай Попов был переведен из Оредежского района на приход Мельницы в Середкинском районе. На тот момент в округе Мельниц «не было ни одного подведомственного Миссии священника, а лишь «иосифлянин» иеромонах Сергий (Сампсоник)», вновь назначенному священнику «...было поручено всячески противодействовать иосифлянскому священнику». (Архив УФСБ РФ по Псковской области. Д.АА10676. Т.2. Л.423.)
Другой яркий пример — судьба священника о.Феодора Михайлова. В 1928 году его рукоположил во священника епископ Гдовский Димитрий (Любимов), который являлся активным представителем иосифлянского движения. За принадлежность к «непоминающим» (т.е. к лицам, не признавшим Декларацию митрополита Сергия (Страгородского) 1927 года) о.Феодор через год (1929 г.) был отправлен в лагерь. В 1941 году он вернулся домой и, оказавшись в оккупации на территории Ленинградской области, обратился в Псков в Управление Миссии с покаянной просьбой принять его из раскола в каноническое общение и разрешить совершение богослужений. По поводу запроса Ф.Михайлова из Риги пришло удостоверение: «Настоящее дано священнику Ф.Михайлову, 1903 г.р., в том, что 7 октября 1941 года он принят из Иосифлянского раскола в общение с Московской Патриархией». (ЛГИА. Ф.7469. Оп.2. Д.263. Л.11.)
После этого о.Феодор достиг определенных высот на поприще миссионерского служения. В 1943 году он был награжден саном протоиерея, затем назначен старшим ревизором Управления Миссии и благочинным Псковского района. (Должность ревизора соответствовала должности заместителя начальника Управления Православной Миссии.)
Помимо о.Михайлова, Псковская Миссия воссоединила с Московской Патриархией еще несколько священнослужителей — «иосифлян». Это — протоиерей Алексий Кибардин, протоиерей Димитрий Кратиров, протодиакон Михаил Яковлев и другие. (Шкаровский М.В. Нацистская Германия и Православная Церковь. С.388.)
Менее сговорчивыми в этом отношении оказались представители другого нелегального течения Православной Церкви — т.н. «истинно-православные христиане». В основном они продолжали оставаться в подполье, хотя кое-где, с приходом немецкой оккупационной власти священники катакомбной церкви (ИПХ) стали служить более открыто, а в 2-3-х случаях им даже удалось занять храмы. Однако, они по-прежнему категорически отвергали требование Экзарха Сергия поминать главу Московской Патриархии митрополита Сергия (Страгородского). (Шкаровский М.В. Нацистская Германия и Православная Церковь. С.388.)
Псковская Православная Миссия была последовательным проводником позиции Московской Патриархии в отношении раскольников. Это касалось не только всевозможных схизм на бывшей советской территории, но и действий в отношении Русской зарубежной (карловацкой) Церкви (РПЦЗ).
После нападения Германии на Советский Союз, когда с каждой неделей увеличивалась площадь захваченных русских земель, архиепископ Берлинский Серафим (Ляде) несколько раз обращался к руководству Третьего рейха с просьбой о разрешении на отправку православных миссионеров из его епархии (Германская епархия РПЦЗ) на оккупированную территорию России. В одном из частных писем, датированном 18 сентября 1941 года, архиепископ Серафим писал: «Я сам чувствую себя здесь совершенно лишним человеком, так как полагаю, что наше место, поле нашей пастырской деятельности теперь не здесь, а там, где люди нуждаются в слове Божией Истины, Правды и Любви. Я был бы согласен на закрытие всех церквей в Германии и отправку всех священников без исключения в области, занятые немецкими войсками. Но, увы, пока можно об этом только мечтать». (Архив автора: копия письма архиепископа Берлинского Серафима (Ляде) неизвестному адресату от 18.09.1941.)
Разрешение на миссионерскую работу в России иерархам РПЦЗ не удалось получить до самого окончания войны. Если миряне-эмигранты могли легально или полулегально проникнуть из Европы в русские оккупированные области и принять участие в церковном возрождении и миссионерской работе, в том числе на Псковщине (пример Р.В.Полчанинова в Пскове, Б.Г.Врангеля в Острове), то карловацким священнослужителям, согласно приказам немецкой военной администрации, въезд на занятые восточные территории из-за границы категорически запрещался. (Шкаровский М.В. Политика Третьего рейха по отношению к Русской Православной Церкви в свете архивных материалов 1935-1945 годов. С.195.)
Однако известно об исключительном случае, когда весной 1943 года в Пскове появился бывший секретарь митрополита Серафима (Ляде) архимандрит Гермоген (Кивачук) «в качестве руководителя православного клира во власовских подразделениях». (Шкаровский М.В. Митрополит Сергий (Воскресенский) // Санкт-Петербургские Епархиальные Ведомости. Вып.26—27. 2002. С.131.)
В мае 1943 года в деревню Стремутка, в 15 км от Пскова, была передислоцирована «1-я Гвардейская бригада РОА», которая была сформирована по предложению штаба отдела безопасности (Зихерхайтдинст) СД. Это соединение «власовским», в строгом смысле назвать нельзя, так как генерал Власов начал формирование дивизий РОА только осенью 1944 года после учреждения Комитета Освобождения Народов России и разрешения на организацию собственных вооруженных сил. Организаторами 1-й Гвардейской бригады РОА были русские эмигранты: С.Н.Иванов, И.К.Сахаров, Г.П.Лафсдорф, К.Г.Кромиади, в качестве представителя «Русского Комитета» Власова при бригаде состоял генерал Г.Н.Жиленков. Личный состав бригады и сформированной при нем офицерской школы РОА состоял из эмигрантов и бывших военнослужащих Красной армии. (Окороков А.В. Антисоветские воинские формирования в годы Второй мировой войны. М., 2000. С.85.)
К руководящему составу бригады относился и архимандрит Гермоген (Кивачук). Его выбрал «на должность пресвитера той воинской части, которую собирался формировать» полковник Сахаров. Об отце Гермогене сохранились воспоминания Л.Самутина, служившего в 1-й Гвардейской бригаде РОА офицером-пропагандистом: «Происходя из Ровно, из западных украинцев, этот священник с капитанскими погонами и трехцветной бело-сине-красной кокардой на фуражке, тем не менее по своим убеждениям, взглядам и образованию был совершенно русским, националистически, то есть антисоветски настроенным человеком. Он окончил богословский факультет Варшавского университета, и как лучший выпускник этого факультета был отправлен еще на 2 года учиться на теологический факультет Кембриджского университета в Англию. Кроме русского, украинского и польского языков, каждый из которых был ему, по сути, родным, он совершенно свободно владел немецким и английским языками, и вполне прилично — французским. Образованность его в гуманитарных областях — литературе, истории и, конечно, теологии — была блестящей». (Самутин Л.А. Я был власовцем... СПб., 2002. С.119.)
Таким образом, архимандрит Гермоген получил возможность приехать на русскую землю в качестве полкового священника, скорее всего при содействии СД, как зачинщика организации этой бригады.
Оказавшись в Стремутке, архимандрит Гермоген отправился с визитом в Управление Псковской Миссии, где состоялся его разговор с начальником Миссии. Вот как об этом рассказал сам протопресвитер Кирилл Зайц: «Вскоре после прибытия в Псков Власова, из Берлина от архиепископа Берлинского Серафима приехал некий молодой архимандрит, который явился лично ко мне, показал документ, удостоверяющий личность, и представился как назначенный от архиепископа Серафима быть военным священником армии РОА для обслуживания религиозных нужд солдат... Однако эта затея не могла осуществиться и не осуществилась вследствии канонического расхождения между Московской юрисдикцией и Карловацкой юрисдикцией, к которой принадлежит Берлинский архиепископ Серафим.
Архимандрит, посланный архиепископом Серафимом, просил меня разрешить ему отслужить в кафедральном соборе литургию для воинов РОА. Я пояснил архимандриту, что этого сделать не могу по каноническим соображениям, рискуя подвергнуться запрещению служения... Чтобы разрешить этот вопрос, ему необходимо снестись с митрополитом Сергием, от которого в таком случае я имел бы предписание. Но, если бы архимандрит, несмотря на мое запрещение, все же вздумал бы, помимо меня, явиться в собор для совершения богослужения для РОА, ибо устранить его из собора я все же не мог бы, то я должен был запретить священникам, диаконам и псаломщикам принимать участие в служении архимандрита, так как и это было бы нарушением канонических правил.
В скором времени в Псков прибыл митрополит Сергий, к которому с той же просьбой обратился архимандрит, но и митрополит Сергий не дал своего согласия на совместное служение». (Архив УФСБ РФ по Псковской области. Д.АА10676. Т.1. Л.89.)
В качестве условия, позволившего бы архимандриту Гермогену служить в псковских храмах совместно с миссионерами, митрополит Сергий потребовал от него «всенародного покаяния в Риге и присоединения к Московской Патриархии». (Архив УФСБ РФ по Псковской области. Д.АА10676. Т.2. Л.353 об.)
Экзарх Сергий не замедлил представить свою позицию по этому вопросу на усмотрение оккупационных властей. В мае 1943 года за подписью Экзарха Сергия и начальника канцелярии И.Гримма был выпущен специальный меморандум для ведомства рейхскомиссара Остланда о религиозном обслуживании войск генерала А.Власова. Митрополит Сергий снова остался тверд в своем отношении к карловчанам, отстаивая свою линию как с канонической, так и с политической точек зрения. «Принимая во внимание принадлежность архимандрита Гермогена к схизматической церковной организации и далеко идущие цели его поездки, — писал митрополит Сергий, — ради предосторожности я дал руководителю Миссии указания: 1) напомнить подчиненным ему клирикам о том, что они не могут совершать богослужений совместно с раскольниками, в данном случае с архимандритом Гермогеном, и 2) дать понять архимандриту Гермогену, чтобы он не пытался предпринимать попыток совершать богослужения для власовских частей и военнопленных в церквах, находящихся в ведении управления Миссии». (Шкаровский М.В. Политика Третьего рейха... С.252.)
Далее в меморандуме Экзарх указывает на то, что «архимандрит Гермоген по непреложному церковному уставу обязан во время богослужения молиться за начальствующих над ним архиереев с упоминанием их почетных титулов, таким образом, за митрополита Берлинского Серафима и за митрополита Анастасия, который является председателем архиерейского синода. Произнесение этих имен и титулов неизбежно в высшей степени нежелательным образом взволнует православных в крае и сразу же будет использовано большевистскими элементами в своем духе. Помимо учета конфессиональных особенностей, которые связаны с юрисдикционным вопросом, данный факт к тому же будет иметь особенно неблагоприятные политические последствия... Ведь большевистские агенты и их сторонники постоянно пытаются убедить народ, что Миссия является замаскированной немецкой организацией, что немцы вообще намереваются руководить Русской Православной Церковью из Берлина, и ее не долго думая заклеймят «Германской церковью», исказят православие и этим сломают основной устой русского национального сознания»... (Шкаровский М.В. Политика Третьего рейха... С.252-253.)
Завершая изложение своей позиции, Экзарх Сергий предостерегал оккупационные власти от скоропалительных и непродуманных действий: «Если при данных обстоятельствах необходимо будет молиться в церквах за Берлинского митрополита, даже если и в отдельных исключительных случаях, то этим будет прямо-таки губительным образом затруднена борьба с большевистской пропагандой в церковной области». (Шкаровский М.В. Политика Третьего рейха... С.253.)
О том, как отреагировал лично архимандрит Гермоген на требование митрополита Сергия (Воскресенского) имеется несколько свидетельств. Так, например, член Управления Псковской Миссии священник Николай Жунда писал, что архимандрит Гермоген условий, выдвинутых Экзархом, не принял и в храмах подведомственных Миссии не служил, но бывал за службами митрополита Сергия в Псковском кафедральном соборе и даже получил приглашение на торжественный обед по случаю празднования второй годовщины существования Миссии (19 августа 1943 года). Кроме этого, архимандрит Гермоген в течение лета 1943 года довольно часто посещал Управление Миссии и беседовал с миссионерами. (Архив УФСБ РФ по Псковской области. Д.АА10676. Т.2. Л.353 об.) Порой вместе со своим духовником приходили и офицеры РОА, они общались с сотрудниками Миссии мирянами — К.Кравченком, Н.Сабуровым и Р.Матвеевой, обсуждая вопросы духовной и церковной жизни и будущие судьбы России. (Архив УФСБ РФ по Псковской области. Д.АА10676. Т.2. Л.353 об.)
Старший лейтенант Самутин, хорошо знавший архимандрита Гермогена, к сказанному выше добавляет следующее: «В километре от школы, где мы были размещены, находилась древняя-древняя церквушка, Саввина пустошь, еще псковско-новгородских времен строительства, не позже 14 века, со звонницей, какие строились в церквах только в древнем Новгороде и Пскове. (Погост Саввина пустынь, настоятель о.Стефан Парийский, а начиная с лета 1943 года, после смерти священника, приход возглавил его сын о.Михаил.) Наполовину вросшая в землю, с низкими сводами и узкими зарешеченными окнами, она при немцах была вновь открыта для богослужений и собирала большие толпы верующих из окрестных деревень. По воскресеньям отец Гермоген отправлял в этой церквушке службы по согласованию с местным священником и произносил пламенные проповеди не только религиозного, но и русского патриотического, националистического содержания. Эти проповеди, в которых отец Гермоген призывал всю паству молиться за спасение России и православия, за благо для русского народа и мир для русской земли, никогда не упоминая о немцах, как «спасителях» и «добродетелях», не могли, конечно, пройти незамеченными для немцев, тем более, что резонанс у слушающих эти проповеди вызывали очень большой. Я сам видел множество людей в церкви, плачущих во время этих проповедей и горячо молящихся вместе с отцом Гермогеном». (Самутин Л.А. Указ. соч. С.130—131.)
Сведение Самутина о том, что архимандрит Гермоген служил в псковском храме с согласия настоятеля требует пояснения. Возможно, воинский священник действительно присутствовал на богослужениях в церкви Саввиной пустыни и даже произносил пламенные проповеди, но собственно богослужений не совершал. Трудно предположить, чтобы распоряжение Экзарха Прибалтики, распространенное Управлением Миссии по приходам, не было известно священнику Стефану Парийскому (или его преемнику о.Михаилу Парийскому). Также маловероятно, чтобы эти священнослужители пренебрегли указанием священноначалия. Если же Самутин не ошибся и архимандрит Гермоген действительно служил в храме Саввиной пустыни, то это можно объяснить следующим обстоятельством. Полагаясь на данные немецких архивов, М.В.Шкаровский пишет, что архимандрит Гермоген (Кивачук) 5 июня 1943 года письменно обратился к Экзарху Сергию с просьбой принять его «в лоно Матери-Церкви», то есть присоединить к Московской Патриархии. (Шкаровский М.В. Митрополит Сергий (Воскресенский) // Санкт-Петербургские Епархиальные Ведомости. Вып.26—27. 2002. С.132.) Документальных подтверждений того, что прошение о.Гермогена было исполнено и каноническое препятствие для совершения им богослужений в псковских церквах было устранено, обнаружено не было. Наверное, такое заметное событие (покаяние и присоединение к Московской Патриархии клирика Зарубежной Церкви) не оставили бы без внимания в своих мемуарах и священники-миссионеры.
Благодаря воспоминаниям Самутина, стало известно другое — в июле 1943 года архимандрит Гермоген «был отправлен назад, в Германию за националистическую пропаганду во время проповедей и за «монархическую внешность», как выразился один немец. Удивительное внешнее сходство лица отца Гермогена с Николаем II, благодаря одинаковой форме бороды и усов, сыграло здесь роковую для отца Гермогена роль». (Самутин Л.А. Указ. соч. С.131. По-видимому дата высылки архимандрита Гермогена из Пскова в Германию у Самутина указана неверно, так как в августе 1943 года он присутствовал на торжествах, посвященных двухлетнему юбилею Псковской Православной Миссии.) Так закончилась единственная попытка общения представителя РПЦЗ с клириками Псковской Православной Миссии.
* * *
|
