В начале августа 1943 года в городке Сольцы также проводилась торжественная церемония празднования второй годовщины «освобождения». Городская площадь, традиционное место проведения подобных мероприятий, была украшена «...зеленью, национальными русскими и германскими флагами. На ней выстроились русские добровольческие части и части германской армии. Народ, возглавляемый духовенством, пришел на площадь с крестным ходом.
Праздник начался торжественным благодарственным молебном. После многолетия, на трибуну поднялись представители германской и Русской Освободительной Армии, руководители гражданского управления.
Представитель германской армии приветствовал народ с торжественным днем... Затем с речью выступил начальник района А.Дубничев, благодаривший командование германской армии за освобождение и хозяйственную помощь. Официальная часть торжества закончилась церемониальным маршем». (Торжество освобождения // Северное Слово. 06.08.1943. №90(82).)
Примеры активного участия священнослужителей — членов Псковской Православной Миссии в нацистских пропагандистских акциях могут составить впечатление о тесном сотрудничестве и даже союзе немецких оккупантов и Православной Церкви. Однако за внешним, видимым соглашением скрывались сложные отношения. Большинство членов Псковской Миссии довольно скоро поняло истинные планы нацистов в отношении России и русского народа. Миссионер о.Алексий Ионов в своих воспоминаниях передал общее настроение своих товарищей по Миссии: «С немцами мы все считались по принципу — «из двух зол выбирай меньшее». Что немцы — зло, никто из нас не сомневался. Ни у кого из нас не было, конечно, никаких симпатий к завоевателям «жизненного пространства» нашей родины». (Ионов Алексий, протоиерей. Указ. соч. 1954. №50. С.12.)
Другой член Псковской Миссии о.Георгий Бенигсен писал о том, что за каждым словом и поступком миссионеров немецкие спецслужбы вели тщательную слежку, не брезгуя организацией «...мелких провокационных актов на местах». (Бенигсен Георгий, протоиерей. Христос Победитель // Вестник РХД. 1993. №168. С.136.)
Учитель церковной школы при храме св.Димитрия Мироточивого в Пскове Ростислав Владимирович Полчанинов в своих мемуарах подтвердил слова о.Георгия, который являлся организатором, руководителем, духовным попечителем и учителем этой школы. В начале своей школьной работы Полчанинов обратился к о.Георгию за разрешением «...устроить с учениками краеведческую прогулку по городу, но он этого ... не разрешил, сказав, что немцы следят за каждым нашим шагом и у него и у учителя Кравченка уже были с ними неприятности». (Полчанинов Р.В. В Пскове 1943 год // Вече-Псковская Правда. 23.12.04. С.10.)
Константин Кравченок — друг и помощник о.Бенигсена, кроме хозяйственных забот занимался преподаванием в школах, в том числе и в Димитриевской, проводил христианские беседы с молодежью, выступал на учительских конференциях. После одного из таких докладов на Кравченка был сделан донос за антинемецкие высказывания. В докладе о «моральном воспитании» он «...привел в пример великого русского полководца Александра Невского (XIII век), раскрыл его деятельность, указав на нравственный образ этого героя; говорил о великой моральной силе русских людей, о любви к родине и служении своему народу. После этого случая немцы запретили Миссии посылать Кравченка с докладами». (Фельдман-Кравченок Н. Не сломить клевете силы духа // Вестник РХД. 1990. №159. С.273.)
Видимо, по этой же причине К.Кравченок был вынужден оставить учительство в церковной школе. Фактически заместивший его на этой должности Р.В.Полчанинов, занимаясь со старшими воспитанниками вне школьных рамок основами скаутской подготовки (КДВ — курс для вожаков), также ощущал к себе повышенный интерес со стороны немецких спецслужб. В ноябре 1943 года немцы потребовали от Управления Псковской Миссии, чтобы Полчанинов был уволен и вернулся в Варшаву, откуда он прибыл в Псков в начале 1943 года. (Письмо Полчанинова Р.В. автору от 01.03.2000 г.)
Напомним, что весной 1942 года под нажимом псковского отдела СД, Управление Миссии было вынуждено отправить из Пскова в Латвию первого начальника Православной Миссии протоиерея Сергия Ефимова. Поводом для высылки о.Сергия стали его проповеди в кафедральном соборе Пскова, в которых он с амвона рассказывал об ужасном положении советских военнопленных и призывал свою паству помочь несчастным страдальцам, заключенным в фашистских лагерях.
К этим примерам можно добавить свидетельство священника Алексия Ионова, когда он был вызван к коменданту города Острова и вынужден был давать объяснение о характере собраний, которые он регулярно проводил с местной молодежью. По-видимому, осведомители дали информацию немецким властям о таких сходках «крестьянской молодежи», а немцы в свою очередь всерьез заподозрили миссионера в проведении подпольной антифашистской работы. Истинной целью подозрительных собраний, как уже говорилось, являлась евангелизация и духовное просвещение прихожан о.Алексия. (Ионов Алексий, протоиерей. Указ. соч. 1955. №52. С.14.)
Случаи с учителями церковной школы и о.Сергием Ефимовым не были исключительными. Практически каждый сотрудник Псковской Миссии находился под неусыпным надзором СД и гестапо. Об этом довольно подробно говорил в своих показаниях на следствии секретарь и член Управления Миссии А.Я.Перминов.
В конце марта 1943 года в Управление Миссии прибыли два сотрудника гестапо с задержанным псаломщиком Новосельской церкви Георгием Преображенским, которого подозревали в антигерманских настроениях и связях с партизанами. После того, как члены Управления Миссии дали на Преображенского положительную характеристику, псаломщик был освобожден из под стражи. Однако в сентябре 1943 года секретарем Управления Миссии был получен запрос от коменданта города Пскова Мюллера-Остена, который интересовался, почему «...такой неблагонадежный человек, как Преображенский, посвящен в диаконы?». (Архив УФСБ РФ по Псковской области. Д.АА10676. Т.3. Л.609.) Перминов вновь дал рекомендацию Преображенскому, как убежденному стороннику немцев. В ноябре 1943 года псковский отдел СД обратился в Управление Миссии относительно личности Преображенского. По сведениям немецких спецслужб, диакон Г. Преображенский «...четыре раза переходил линию фронта и возвращался обратно к немцам». (Архив УФСБ РФ по Псковской области. Д.АА10676. Т.3. Л.609.) Из Миссии пришел ответ, не подтверждающий подозрение СД.
В августе 1943 года сотрудники гестапо из Славковического района обратились к секретарю Миссии с запросом относительно священника Иоанна Оглоблина из прихода Демяницы — является ли он настоящим священником или самозванцем, а также относительно того, — «сдавал ли он хлеб партизанам». Управление Миссии охарактеризовало о. Оглоблина, как человека, «враждебно настроенного к советской власти», чем спасло священника от репрессий. (Архив УФСБ РФ по Псковской области. Д.АА10676. Т.3. Л.609 об.)
Осенью 1943 года одновременно сотрудники псковского и дновского гестапо интересовались в Управлении Псковской Миссии «...связан ли священник Сперанский Георгий из Дновского района с партизанами?» В ответ немцы получили характеристику, в которой значилось, что Сперанский в Миссии «...пользуется авторитетом и является исполнительным священником, враждебно настроенным к советской власти». (Архив УФСБ РФ по Псковской области. Д.АА10676. Т.3. Л.609 об.)
В январе 1944 года сотрудники гестапо также просили Управление Миссии проинформировать о лояльности к германским властям и имеющихся партизанских связях священника Григория Добровольского. Секретарь Миссии неизменно составлял положительные для немцев отклики, характеризуя всех как антисоветски настроенных лиц.
В ноябре 1943 года члены Управления Миссии спасли от неминуемой гибели священника о.Александра Чернавского с острова Талабск на Псковском озере. Чернавский и его дочь были якобы уличены в связях с партизанами, за что священник был арестован гестапо и отправлен в немецкий концлагерь под Псковом. Благодаря положительному отклику руководства Псковской Миссии, Чернавский был освобожден из лагеря, обвинения с него были сняты. (Архив УФСБ РФ по Псковской области. Д.АА10676. Т.3. Л.609 об.)
Приведенные нами примеры лишь небольшая часть тех проверок и расследований, которые проводились немецкими спецслужбами в рамках тотального контроля за деятельностью Псковской Православной Миссии. Таким образом, руководство Миссии играло роль своеобразного буфера, спасая от преследований и репрессий свое подведомственное духовенство, церковнослужителей, церковных старост и даже мирян. (Архив УФСБ РФ по Псковской области. Д.АА10676. Т.3. Л.609 об.) Однако и сами сотрудники Управления Миссии не находились в более привилегированном положении, чем рядовые сотрудники. В этом контексте примечательно свидетельство о.Николая Шенрока, бывшего некоторое время заместителем начальника Псковской Миссии.
В первых числах июля 1942 года о.Николай по вызову Экзарха Сергия прибыл в Ригу для обсуждения вопроса о хиротонии его во епископа Псковского. Во время пребывания в Риге протоиерей Николай был вызван начальником отдела по церковным делам рижского СД Гегингером. Видимо, кандидат на Псковскую кафедру должен был пройти подобное испытание — проверку на лояльность к оккупационным властям. На этой встрече о.Николая, как клирика Ленинградской епархии, Гегингер «...подробно расспрашивал о Ленинградском митрополите Алексие, его биографические данные, пользуется ли он популярностью среди русского народа и т.д.» При этом немецкий офицер спросил мнение священника о том, «можно ли Алексия оставить на посту митрополита в случае занятия немцами г.Ленинграда». (Архив УФСБ РФ по Псковской области. Д.АА10676. Т.4. Л.772.)
Подобный интерес Гегингер проявил и в отношении другого православного иерарха — Преосвященного Николая (Ярушевича), после чего стал подробно расспрашивать о.Николая Шенрока о его собственной церковной деятельности в годы советской власти. Как рассказал о.Николай, «мое заявление, что я при советской власти никаким репрессиям не подвергался, вызвало в нем нервозность и целую серию вопросов ко мне, связанных с моим отношением к советской власти, ...не являлся ли я агентом НКВД, вызывался ли я в НКВД и т.д. и т.п. ...Гегингер всяческими путями хотел добиться признания моей связи с НКВД. Мое настойчивое отрицание этого факта вызвало со стороны Гегингера гнев...», после чего встреча завершилась, а о.Николай вскоре вернулся в Псков, чтобы принять должность ревизора в Управлении Псковской Миссии. (Архив УФСБ РФ по Псковской области. Д.АА10676. Т.4. Л.772.)
Следует напомнить о том, что и сам митрополит Сергий (Воскресенский) никогда не пользовался полным доверием у немцев. А с осени 1943 года СД отказывалось подписывать ему пропуск для проезда за границу Остланда, на оккупированную территорию РСФСР. (Архив УФСБ РФ по Псковской области. Д.АА10676. Т.1. Л.49.)
Итак, в церковной политике немецких властей на оккупированной территории Прибалтики и Северо-Запада России четко прослеживается тактика «двойных стандартов», когда за внешним лояльным и благожелательным отношением к Псковской Миссии (при этом никакой материальной, финансовой или другой поддержки немцы священникам и приходам не оказывали) скрывались серьезная обеспокоенность и тревога оккупантов, вызванная растущим авторитетом Церкви и миссионеров, невиданным духовным подъемом в народе, его сплоченностью и стойкостью, ростом среди населения патриотических (но не просоветских) настроений. Именно поэтому немецкие власти строго контролировали каждое слово, каждый поступок священников и миссионеров и, как уже было об этом сказано, допускали грубое вмешательство во внутренние дела Псковской Православной Миссии, вплоть до крайних мер в отношении ее членов: провокаций, арестов, высылки. Ни о каком альянсе нацистского оккупационного режима и Псковской Православной Миссии говорить не приходится. Ведь истинные цели Православной Церкви и немецких оккупантов были абсолютно противоположны. Церковь стремилась к духовному освобождению и воцерковлению русского народа, германская администрация — к разделению и порабощению русского и других славянских народов.
Нам кажется весьма не убедительным утверждение одного из современных российских историков: «Одной из задач проводившейся православным духовенством антисоветской пропаганды являлось активное содействие в осуществлении мероприятий, направленных на экономическое и политическое порабощение советских людей». (Ломагин Н.А. Неизвестная блокада. Кн.1. (2-е изд.). СПб., 2004. С.500.) Далее еще одно заявление, сделанное в духе Геродника, Вевверса и Балевица: «По указанию германского командования Православная Миссия через местное духовенство оккупированных районов области собирала сведения разведывательного характера, информацию о настроениях населения и выявляла антифашистски настроенных лиц с целью выдачи их немецким властям». (Ломагин Н.А. Неизвестная блокада. Кн.1. (2-е изд.). СПб., 2004. С.501.)
Н.А.Ломагин, как в советские годы, приписывает Псковской Православной Миссии коллаборационизм. В Советском Союзе, а отчасти и в современной России, чаще используются слова «изменник Родины», «предатель», считающиеся синонимами слова «коллаборационист».
В истории нашей страны понятия «враг народа», «изменник Родины» стали терминами сугубо политизированными, которые использовались в качестве ярлыков в идеологической борьбе коммунистической партии со своими внутренними и внешними врагами. Вначале «врагами» объявляли так называемые эксплуататорские классы: офицеры царской армии, дворяне и помещики, духовенство и зажиточная часть крестьянства. В сталинское время «врагами народа» были названы все политические противники партии (нередко это были вчерашние союзники большевиков) и просто несогласные с генеральной линией ВКП(б): меньшевики, эсеры, троцкисты и прочие политические группы. В годы Великой Отечественной войны «предателями» оказались все военнослужащие Красной армии, попавшие в немецкий плен; потенциальными «изменниками Родины» становился каждый, кто остался в немецком тылу и не участвовал в работе антифашистского (советского) подполья, не ушел в партизаны, хотя и это не было твердой гарантией от обвинения в предательстве. Если же кто-то из мирных жителей допускал в той или иной мере сотрудничество с немецкой администрацией, то он непременно становился «врагом народа» и «предателем советской Родины», со всеми вытекающими отсюда последствиями.
Современный отечественный ученый М.И.Семиряга в своей монографии, посвященной явлению коллаборационизма, предлагает разделять собственно коллаборационизм и предательство, т.е. измену Родине. М.И.Семиряга определяет коллаборационизм, как «осознанное и добровольное сотрудничество с врагом в его интересах и во вред своей стране или союзных с ней стран». (Семиряга М.И. Коллаборационизм. Природа, типология и проявления в годы Второй мировой войны. М., 2000. С.9.)
Сам коллаборационизм также разделяется на несколько уровней: бытовой, административный, экономический, военно-политический. При этом, как отмечает Семиряга, «не все действия из вышеупомянутых видов коллаборационизма можно квалифицировать как измену родине». (Семиряга М.И. Коллаборационизм. Природа, типология и проявления в годы Второй мировой войны. М., 2000. С.11.) Это весьма важное замечание, естественно, не воспринималось и не могло быть воспринято «карающими органами советского правосудия» в послевоенные годы. Вот почему репрессиям органов НКВД наряду с бывшими пленными красноармейцами подвергались волостные старшины, церковные и сельские старосты, главы районов и городов, сотрудники отрядов охраны порядка (полиции), школьные учители, медицинские (руководящие) работники и большая часть священнослужителей, исполнявших свои обязанности с ведома немецких оккупационных властей.
Насколько же обоснованно обвинение Псковской Православной Миссии в измене Родине? Какая степень коллаборационизма характерна в отношениях Православной Церкви и немецких оккупантов? Для ответа на эти вопросы обратимся к обвинительному приговору военного трибунала войск НКВД Ленинградского округа от 12—15 января 1945 года по делу членов Управления «Православной Миссии в освобожденных областях России». В нем говорится, что «Зайц, Жунда, Перминов, Шенрок, Радецкий, Амозов и Воронов по приговору суда признаны виновными в том, что они, будучи враждебно настроены к советскому строю, добровольно остались на оккупированной немецко-фашистскими войсками территории и, работая на руководящих должностях в «Православной Миссии», изменили Родине и под прикрытием церкви и церковной деятельности занимались сбором сведений в пользу немецкой разведки, выявляли через подчиненных служителей культа советских патриотов, враждебно настроенных против немцев, проводили профашистскую пропаганду, призывали население к вооруженной борьбе против советской власти, содействовали оккупантам в проведении ими экономических и политических мероприятий и в их борьбе против Советского Союза.
Кроме того, все семеро осужденных были завербованы в качестве агентов немецкой разведки и активно сотрудничали с последней путем указанной выше деятельности, а также путем сбора и передачи органам немецкой разведки различных сведений и вербовки новых агентов». (Определение военного трибунала Ленинградского Военного округа №725-Н-56. Цит. по: Пузанов А. С кем была «Православная миссия» // Псковские хроники. История края в документах и исследованиях. Вып.4. Псков, 2004. С.34-35.)
Следователи НКВД предъявили миссионерам столь серьезные обвинения исходя из некоторых циркуляров, выпущенных Управлением Миссии, в которых подведомственное духовенство призывалось к сотрудничеству с немецкими властями. О двух циркулярах было уже сказано нами, когда речь шла о пропагандистских акциях оккупантов, приуроченных к юбилею «освобождения» того или иного города или села от большевистского ига, а также о торжествах, связанных с введением нового аграрного закона, упраздняющего колхозную систему. По-видимому, эти циркуляры позволили следствию обвинить Псковскую Миссию в содействии «оккупантам в проведении ими экономических и политических мероприятий».
Циркуляр Управления Миссии, подготовленный и распространенный весной 1942 года «О сборе сведений об урожайности того или иного района», также должен был иметь экономическое значение в планах оккупантов. (Архив УФСБ РФ по Псковской области. Д.АА10676. Т.3. Л.548 об.)
Также в начале 1942 года, несомненно, по указанию СД, были выпущены наиболее одиозные циркуляры: «О выявлении неблагонадежных лиц, враждебно настроенных против немецкой армии, немецких властей и установленных немцами порядков», и «О выявлении партизан и лиц, имеющих связь с партизанами, сочувствующих им и отношении населения к партизанскому движению». (Архив УФСБ РФ по Псковской области. Д.АА10676. Т.3. Л.548 об.)
Эти распоряжения руководство Миссией сделало по приказу немецких властей. Казалось бы, они вполне доказывают вину духовенства в измене и предательстве.
Начальник Управления Псковской Миссии о.Кирилл Зайц на следствии давал показания, согласно которым далеко не все подведомственное духовенство выполняло эти циркуляры. (Архив УФСБ РФ по Псковской области. Д.АА10676. Т.1. Л.43.) Те же, кто и присылал отчеты о настроениях и симпатиях местных жителей, об активности партизанского движения и его отношении к Православной Церкви, как правило, не указывали конкретных фактов, фамилий, статистики, а ограничивались лишь сведениями общего характера. Отчеты в Управление Миссии приходили с большим опозданием, так как «телефон не работал, почта тоже не шла регулярно, не было возможности наладить пересылку корреспонденции через полевую почту». (Архив УФСБ РФ по Псковской области. Д.АА10676. Т.1. Л.73.)
Член Управления Псковской Миссии священник Николай Жунда также писал о том, что «...при отсутствии почтовой, телефонной и телеграфной связи» рассылка циркуляров по благо-чиниям было делом весьма затруднительным. Именно на благочинных ложился основной груз ответственности за своевременное ознакомление «...с содержанием циркуляра приходского духовенства и даже дать указание — как выполнить циркуляр». (Архив УФСБ РФ по Псковской области. Д.АА10676. Т.2. Л.294.)
Благочинные могли сознательно или в связи с затруднением коммуникативных связей задерживать рассылку тех или иных циркуляров, или вообще их не рассылать, а в свою очередь не требовать жестко и не применять мер взыскания к тем священникам, кто игнорировал исполнение некоторых предписаний (например, составление отчетов по урожайности или уровню партизанского движения).
Как правило, свои донесения священники, члены Миссии, отправляли благочинным, иногда доставляли в Псков лично или нарочными (церковными старостами, псаломщиками и другими членами причта), а из более отдаленных районов церковная почта порой отправлялась «фельдсвязью через немецкие комендатуры». (Архив УФСБ РФ по Псковской области. Д.АА10676. Т.3. Л .574 об.)
В канцелярии Управления Миссией доклады прочитывались, и на основании этого составлялся отчет, который затем отправлялся либо в Экзаршее Управление в Ригу, либо, если этого требовали местные оккупационные власти, — в псковский отдел СД. Экзарх Сергий, получив сведения из Пскова, писал на их основании докладные записки для отдела политики РМО, в которых анализировал отношение партизан к Церкви. Как пишет М.В.Шкаровский, «конкретная информация, которая могла бы быть использована против партизан в военной области, в этих записках практически отсутствовала. Сведения, сообщаемые в них, обычно имели двухмесячный срок давности». (Шкаровский М.В. Нацистская Германия и Православная Церковь.
С.390.)
Отчеты Миссии, составляемые, как правило, секретарем Управления, также не имели стратегической ценности для немецких спецслужб, а носили характер общего обзора по тем или иным сторонам жизни на оккупированной территории. Таким образом, в борьбе с партизанами немецкие власти от Миссии и ее священников помощи не получали, и партизаны в руки фашистских спецслужб миссионерами не выдавались. Тем более, и сами оккупанты панически боялись пересекать границы «лесного края», в целях преследования партизанских отрядов, когда это не была специально запланированная карательная операция, на подготовку которой уходило несколько недель, а на проведение привлекались специальные воинские подразделения.
Так об этом в своем отчете на имя начальника Управления Миссии писал в 1943 году священник Георгий Тайлов: «Волна партизанского движения подкатилась близко к Пушкинским Горам. В 2—3 км стали появляться отряды в 15-25 человек, причем немецкое начальство почти не реагировало на это». (ГАПО. Ф. 1633. Оп. 1. Д. 8. Л.9.) О другом случае, связанном с партизанским движением, о. Георгий вспоминает так: после ночного рейда партизанской группы в окрестностях села Печаны, «на утро прибыли немцы из Пушкинских Гор и по следам отряда проехали несколько километров, но в соприкосновение с «народными мстителями» не вошли, уехали на свою базу в Пушкинских Горах. Позже приехали офицеры и спрашивали, откуда были эти партизаны — местные или чужие, на что точно ответ нельзя было дать». (Воспоминания о.Георгия Тайлова... С.13.)
Зачастую в своих докладах православные миссионеры описывали не только отношение местного населения к партизанскому движению и к немецким властям, но касались и тех проблем, которые затрудняли жизнь Православной Церкви, конкретных приходов и их прихожан. Этим они старались, насколько возможно облегчить для населения тяготы оккупационного режима. Так, например, священник Иаков Начис свой рапорт от 8 марта 1943 года на имя Экзарха Сергия начинал с характеристики положения русского крестьянства на оккупированной территории: «Русского крестьянина пугает всякая перемена, главным образом своей неизвестностью и опасением за будущее благополучие. Приход немецких войск русскими крестьянами был встречен сдержанно, они как бы сравнивали своих новых хозяев со старыми. И когда стали открывать церкви и возобновились богослужения, то симпатия народа перешла на сторону немцев. Партизаны пропагандируют свободу вероисповедания, и бывшая борьба с религией признается за большую ошибку в чем, якобы советское правительство извиняется перед Богом и русским народом. Эта пропаганда имеет место в приходах Сигорицком, Владимирецком и Шиловском. ... После таких случаев народ уже меньше боится партизан и даже начинает им симпатизировать.
Местные комендатуры делают большие ошибки, грубо обращаясь с народом. У меня есть факты открытого возмущения народа. На Воздвиженье ярмарочный народ в Выборе бежал в панике с криками: «забирают в Германию на работы!» Хотя в данном случае этого не было, но этот факт имел место в Новоржеве. В Выборе на Крещенье в этом году приехавших на богослужение крестьян взяли в подводы, захватили лошадей, так что дряхлым и больным пришлось возвращаться домой по сугробам по несколько десятков километров. Подводы могли быть назначены из деревень для переброски эстонских солдат, но этого не было сделано.
В июле прошлого года, вернувшись из объезда соседних приходов, Выборская церковь оказалась занятой прибывшими немецкими войсками под казарму. Крестьяне мне сообщили, что солдаты безобразничают в храме. Этот факт подтвердился, когда я прибыл в церковь и нашел царские ворота открытыми, солдаты играли в карты, были все в шапках и курили сигареты. Возмущение в народе улеглось после того, как мне удалось объяснить офицеру, что даже при большевиках этот храм не был использован с другой целью и оставался местом молитвы, а поэтому для войск нашли соответствующее помещение, и храм был оставлен.
Немецкие военные власти назначают на должности лиц, антипатичных для народа, — вершителей судеб при советской власти; так что народ говорит, были большевики и остались большевики — власть нисколько не переменилась.
В результате эти лица находились в связи с партизанами и помогали им. После большого доверия — следуют аресты (Выбор).
Горя много у народа, и часто приходится утирать слезы и сглаживать все шероховатости между властью и подвластными». (ГАПО. Ф.1633. Оп.1. Д.8. Л.7-8.)
* * *
Чрезвычайно серьезным является обвинение членов Псковской Православной Миссии в сотрудничестве с немецкой разведкой, а члены Управления Миссии прямо были объявлены ее агентами. Следователи НКВД такое утверждение обосновали на собственных показаниях обвиняемых и на показаниях свидетелей, проходивших по делу Псковской Миссии.
Однако летом 1956 года по делу членов Управления Псковской Православной Миссии была проведена дополнительная проверка, после которой военный прокурор Ленинградского военного округа в своем протесте просил «приговор в отношении всех осужденных отменить и дело, за отсутствием в их действиях состава преступления, прекратить». (Определение военного трибунала Ленинградского Военного округа №725-Н-56... С.35.) Военный прокурор обосновал свое решение тем, что осужденные «...в своих жалобах указывают, что они никогда агентами немецкой разведки не были, антисоветской агитации не проводили и в ходе следствия оговорили себя и других под влиянием применения к ним незаконных методов следствия». Бывший сотрудник Миссии лжесвященник Амозов во время допроса 7 июня 1956 года «показал, что он агентом немецкой разведки не был и никаких сведений ей не сообщал, ему неизвестно, что кто-либо из священнослужителей, в том числе и осужденных по настоящему делу, являлся агентом «СД» и выполнял какую-либо подрывную деятельность в пользу оккупантов. Его признательные показания на предварительном следствии и на суде, как в отношении себя, так и в отношении других осужденных и иных лиц являются от начала и до конца неправильными, вымышленными им по указанию лиц, проводивших следствие по делу, вследствие грубейших нарушений социалистической законности». (Определение военного трибунала Ленинградского Военного округа №725-Н-56... С.35.)
За этой казенной фразой кроются вполне определенные методы ведения следствия, когда следователь по отношению к бывшему члену Миссии допускал недозволенные методы: «кричал, обзывал фашистом, ругал нецензурной бранью, бил руками по лицу, выдерживал на стойке, содержал в карцере, угрожал расстрелом, требуя признания, что он — Амозов — немецкий агент». (Определение военного трибунала Ленинградского Военного округа №725-Н-56... С.35.)
Другой осужденный миссионер — о.Николай Шенрок, передопрошенный в процессе проверки, также, «отрицая свою принадлежность к немецким разведорганам и сотрудничество с ними, показал, что его показания на предварительном следствии являются неверными, они писались следователем, а подписывались им — Шенроком — вследствие угроз, физического и психического воздействия следователя». (Определение военного трибунала Ленинградского Военного округа №725-Н-56... С.35–36.)
Свидетели, приглашенные на проверку по делу Псковской Миссии, также показали, что они никогда не слышали от членов Миссии «...антисоветских заявлений и не замечали их сотрудничества с немецкими властями. Свидетель Константинов показал, что случаев доноса на него немцам со стороны священника никогда не было, чем опровергается указанное в приговоре обвинение Амозова в предательстве Константинова». (Определение военного трибунала Ленинградского Военного округа №725-Н-56... С.36.)
В ходе проверки были сделаны соответствующие запросы в центральные архивные учреждения. В ответе указывалось, что: «данных о связях Зайц, Жунда, Воронова, Амозова, Перминова и Радецкого с немецкой разведкой не имеется». (Определение военного трибунала Ленинградского Военного округа №725-Н-56... С.36.)
Предвзятое ведение следствия и вымышленные обвинения в отношении членов Управления Миссии не являются особенностью только этого дела и проистекают отнюдь не из некомпетентности отдельных следователей. Протоиерей Георгий Тайлов в своих воспоминаниях об аресте и следствии рисует картину, в принципе не отличающуюся от той, что была описана в определении военного трибунала Ленинградского Военного округа №725-Н-56. Следователь, допрашивавший о.Георгия, сразу же начал склонять священника к признанию в работе на немецкую разведку. На что о.Георгий ответил: «Я немцам не служил, я всегда служил Церкви и народу». Следователь продолжал нажимать: «А Миссия ваша не немцами была основана? Ведь вы были миссионером? — Да, миссионером был, но в Миссию направлен был митрополитом, Экзархом Московской Патриархии! — Разве Вы не знали, что Сергий, ваш митрополит, создал ее по заданию немецкого гестапо? — Об этом ничего не знаю, Сергий был для меня прежде всего архиерей и ему я должен был подчиняться. О существовании гестапо на оккупированной территории я не знаю и считаю, что его не было». (Тайлов Георгий, протоиерей. Мемуары. За проволокой 1944—1955 гг. // Православие в Латвии. Исторические очерки. Вып.4. Рига, 2004. С.50.)
Через несколько дней непрерывных, выматывающих допросов о.Георгий стал перед выбором: «...отрицать все и быть подвергнутым избиению, пыткам, поплатиться здоровьем или соглашаться с логикой следователя и подписать какие угодно выдвигаемые им, хотя бы и абсурдные, обвинения. Какая-то подсознательная мысль в эти тяжелые минуты подсказала мне, что все это несерьезно, результаты такого следствия, срок наказания не придется нести до конца. Я избрал последний путь». (Тайлов Георгий, протоиерей. Мемуары. За проволокой 1944—1955 гг. // Православие в Латвии. Исторические очерки. Вып.4. Рига, 2004. С.51.)
Таким образом, обвинение миссионеров в сотрудничестве с немецкой разведкой являются от начала до конца вымыслом следователей, не имеющим под собой никаких веских оснований.
Секретарь Миссии А.Перминов, правда, упоминал о том, что, находясь в ведении Псковской Православной Миссии, он был обязан заполнить специальную анкету, в конце которой находилась подписка следующей формы: «Я, нижеподписавшийся священник такой-то... обязуюсь выполнять все постановления, распоряжения и циркуляры «Православной Миссии». (Архив УФСБ РФ по Псковской области. Д.АА10676. Т.3. Л.545 об.) Поскольку среди циркуляров Управления Псковской Миссии были такие, которые издавались под давлением СД и немецкой оккупационной администрации, то номинально всех подписавших эту расписку можно определить как агентов немецких спецслужб. Не будем повторять, как относилось духовенство к таким циркулярам и как они выполнялись.
На беспочвенность обвинения псковских миссионеров в сотрудничестве с нацистскими спецслужбами указывал в своей жалобе на имя главного прокурора Вооруженных Сил СССР священник Ливерий Воронов, отбывавший в тот момннт (13 сентября 1947 года) наказание в исправительно-трудовой колонии в городе Ленинграде. В своем письме прокурору заключенный Л.Воронов также упомянул анкету, которую должен был заполнить каждый священнослужитель, поступавший в рапоряжение Псковской Православной Миссии: «...в приговоре указывается, что я «в декабре 1942 года, как священнослужитель, начальником канцелярии Псковской Миссии подсудимым священником Жунда был завербован в качестве секретного агента СД, а в июне—июле 1943 года лично завербовал в качестве секретных агентов СД священнослужителей Коваленко и Флоринского». Это обвинение не было проверено в судебном заседании и основано на явном искажении следователем показания, данного обвиняемым священником Жунда. Священник Жунда показал, что мною в 1943 году при посвящении в сан священника была заполнена так называемая «анкета-обязательство». Такие анкеты давались для заполнения — как объяснил священник Жунда — каждому священнослужителю; они содержали в себе сведения биографического характера и имели краткую приписку: «Обязуюсь подчиняться всем распоряжениям митрополита Сергия и Управления Миссии». В анкете не было никакого упоминания или даже отдаленного намека на обязанность сотрудничать с СД или иным немецким учреждением. Священник Жунда при допросе подчеркивал также, что и в устной форме он не давал мне никаких пояснений относительно этой приписки, из которых я мог бы придти к заключению о необходимости сотрудничества с немцами». Далее о.Ливерий приводит дополнительные доводы в защиту Миссии от клеветы следователей НКВД: «Совершенно очевидно, что заполнение такой анкеты являлось лишь соблюдением формальности, обязательной для каждого прибывшего в Миссию священнослужителя. Оно происходило не в секретной обстановке какого-нибудь отдела СД или иного органа немецких властей, а открыто, на виду у всех, в доступном каждому помещении канцелярии Миссии. Предлагал анкету для заполнения не какой-либо официальный представитель немцев, а священник, заведывавший канцелярией Миссии». (Архив УФСБ РФ по Псковской области. Д.АА10676. Т.7. Л.2-3.)
Вероятно, немецкие спецслужбы были заинтересованы в том, чтобы подобные расписки собирались с духовенства, легально служившего на оккупированных территориях, так как для оккупантов это являлось некой гарантией лояльности членов Миссии к немецким властям. Напомним, что в Советской России без особого разрешения «Комиссии Культов», имеющей власть отказать священнослужителю в регистрации, а после 1943 года эти функции начал исполнять институт уполномоченных по делам Русской Православной Церкви, не могло состояться ни одно назначение или перемещение православного священника или епископа. Также и расписка священнослужителей, приходивших на службу в Псковскую Миссию, являлась формой, без которой не допускался до служения ни один клирик на оккупированной территории Северо-Запада России.
Благодарственные молебны, крестные ходы в «юбилейные» дни «освобождения» русских городов и прочие факты участия духовенства Миссии в пропагандистских акциях немецких оккупантов являлись компромиссом, на который Православная Церковь была вынуждена пойти, чтобы продолжить свою церковную, миссионерскую, просветительную и благотворительную деятельность.
Немногие из членов Миссии всерьез доверились нацистской пропаганде и искренне участвовали в «торжествах» новой власти. Возможно, здесь еще срабатывал принцип «смирения» перед светскими властями. В годы репрессий в Советском Союзе такой принцип мог дать священнослужителям хотя бы зыбкую гарантию, а вернее некоторую отсрочку от неминуемой расправы.
Исследуя роль Русской Православной Церкви в Великой Отечественной войне, псковский исследователь О.В.Попова коснулась проблемы взаимодействия Псковской Православной Миссии и оккупационных властей. Сотрудничество церковных структур с германскими властями Попова объясняет определенными внутренними качествами самой Церкви. Во-первых, это веками складывающийся конформизм, который привел к тому, что «церковь принимала как должное свою подчиненность светской власти, будь то власть самодержца российского, советская власть или немецкие оккупационные власти». Второй причиной видимого внешнего сотрудничества Миссии и оккупантов Попова называет «идеи божественности власти, заложенные в православии. Этим, в какой то мере, объясняется профашистская позиция Православной Церкви на временно оккупированной территории в годы Великой Отечественной войны». (Попова О.В. Русская Православная Церковь в двух мировых войнах. Региональный аспект // Псков в Российской и европейской истории (к 1100-летию летописного упоминания). Т.2. М., 2003. С.137—138.)
Следует отметить, что конформизм не является характерным признаком Русской Православной Церкви. Церковь никогда не отождествляла себя с той или иной политической партией, социальной группой или классом. Церковь в России старалась придерживаться позиции невмешательства в политику, в дела светской власти. (Были исключения из этого правила: преп.Иосиф Волоцкий, патриарх Никон пытались распространить власть церковную на власть светскую, поставив царя в подчиненное к себе положение. Неудачи, постигшие их в этой борьбе, лишь подтверждают верность избранного пути невмешательства Церкви в политику.) В то же время, когда светская власть своими действиями противоречила христианским нормам, в церковной среде находились люди, обличавшие эти отступления. Достаточно назвать наиболее яркие примеры этого, связанные с именами митрополита Филиппа (Колычева), патриархов Гермогена и Тихона.
Определенный конформизм некоторых иерархов и клириков Русской Православной Церкви ярко проявился после установления «пролетарской диктатуры» в годы советской власти. Сотрудничество ряда представителей Церкви с богоборческой властью, начавшееся в 1920-е годы, а затем активно развивавшееся более 40 лет после окончания Великой Отечественной войны, вполне можно назвать церковным коллаборационизмом, если исходить из той посылки, что коммунистический режим в СССР являлся «внутренней оккупацией страны». Подобная позиция сотрудничества и лояльности в отношении советского режима была свойственна, как для некоторых представителей «обновленческого» раскола, так и для православных иерархов, священно- и церковнослужителей, разделявших политику так называемого «сергианства», возникшего с выходом декларации 1927 года, подписанной митрополитом Сергием (Страгородским). Его достойным учеником, как уже говорилось выше, являлся и Экзарх Сергий (Воскресенский). Именно поэтому в его церковной политике четко просматривается «сергианская» закваска, позволившая в условиях немецкой оккупации сохранить Прибалтийский Экзархат и организовать на Северо-Западе России деятельность «Православной Миссии в освобожденных областях России».
Не совсем точно утверждение О.В.Поповой о том, что идея о божественном происхождении власти привела к преклонению представителей Церкви перед оккупационным режимом. Наивно полагать, что члены Псковской Миссии видели в установлении немецкой оккупационной власти торжество Божественного промысла. Хотя несомненно, что немецкая оккупационная власть едва ли была хуже для Православной Церкви, чем власть советов. Нельзя забывать, что на счету большевиков были жесточайшие репрессии, голодная разоренная деревня, обескровленная поруганная Церковь. В то же время и нацистский, и советский режим имели одну тоталитарную природу, отрицающую всякое проявление свободы, без которой невозможно подлинное христианство. Поэтому неверно было бы назвать позицию Православной Церкви на оккупированной немцами территории «профашистской».
Разумеется, деятельность Псковской Православной Миссии с уверенностью можно назвать антисоветской, так как миссионерская работа, дела просвещения, воцерковление детей и молодежи, благотворительные мероприятия и даже материальное и духовное окормление советских военнопленных — все это входило в противоречие с советскими законами. В этом смысле обвинения в антисоветизме, выдвинутые на следствии против миссионеров, были справедливыми.
После пересмотра (в 1956 году) дела Псковской Миссии военный трибунал Ленинградского Военного округа установил, что некоторые члены Управления Миссии действительно «...проявляли недовольство советским строем в связи с тем, что, якобы, в СССР притесняли священников и не было полной свободы богослужения». Но по признанию военного трибунала подобные заявления «...хотя и неправильные, не содержат в себе состава преступления, предусмотренного ст.58-10 ч.2 УК РСФСР». (Определение военного трибунала Ленинградского Военного округа №725-Н-56... С.36.)
Итак, даже представители органов советской юстиции, пусть и более чем с десятилетним опозданием, были вынуждены признать, что члены Миссии уголовного преступления не совершали, партизанов немцам не выдавали и Родине не изменяли, а антисоветские настроения не подлежат столь серьезному уголовному наказанию.
Если же сегодня кто-то из историков — обвинителей Псковской Миссии вновь пытается приписать ее труженикам предательство и измену Родине, то следует напомнить, что Родина никогда не отождествлялась и не может отождествляться с каким-либо политическим строем (в данном случае советским) или руководством (правительством) страны. Те компромиссы, на которые пошло в условиях оккупации Управление Миссии и подведомственное ей духовенство, были допущены ради возможности вести легальную церковную работу, осуществлять миссию, заповеданную Христом Спасителем.
Завершая тему взаимоотношений Псковской Православной Миссии с немецкими оккупационными властями, можно сказать, что элементы коллаборационизма в Псковской Миссии имелись налицо, поскольку без внешнего сотрудничества и некоторых уступок немцам была невозможна организация и дальнейшая работа Миссии. В то же время фактов предательства и измены своему народу со стороны православных миссионеров не было. В этом случае можно говорить о коллаборационизме во благо, когда ценой незначительных уступок Миссия получила возможность возрождать церковную жизнь, просвещать и духовно укреплять свою паству, тем самым в истинном смысле служить своей Родине, приближая час освобождения российской земли от немецких захватчиков. Но час этот послужил и укреплению «внутренней оккупации» России советским режимом и для многих членов Миссии принес новые испытания — гонения и репрессии, эвакуацию и бесконечные скитания на чужбине.
Протоиерей Георгий Бенигсен в своих воспоминаниях, записанных уже после окончания войны в 1946 году, обратился ко всем, кто в те 1940-е годы, или сегодня, а может и в будущем задумает в угоду политической коньюктуре и новым идеологическим веяниям исказить историю Псковской Миссии: «Сегодня нашу борьбу хотят изобразить, как сотрудничество с фашистами. Бог судья тем, кто хочет запятнать наше святое и светлое дело, за которое одни из наших работников, в том числе священники и епископы, погибали от пуль большевистских агентов, других арестовывало и убивало гитлеровское Гестапо». (Бенигсен Георгий, протоиерей. Указ. соч. С.134.)
|
