Православное богослужение по своей идее является соборным молитвенным деланием, где все «едино есмы», где все должны «единеми усты и единем сердцем славити и воспевати» Господа. Древнехристианская Церковь всегда весьма строго соблюдала эту идейную сущность богослужения, и весь литургический материал, предназначавшийся как для песнословия, так и для славословия, исполнялся тогда исключительно или преимущественно общенародно, посредством пения (св.Иоанн Златоуст, Беседа 36 на 1 послание к Коринфянам: «Древле все пели вместе, что и мы теперь делаем... Жены, мужи, старцы и юноши различные полом и возрастом ни мало не различествуют песньми, ибо все составляют единое слодкопение») и «говорения» («сказывания», «глаголания»). О второй из этих форм исполнения песнопений говорится в Деян. 4, 24 и след.: «Они же, выслушав, единодушно возвысили голос к Богу и сказали: Владыко Боже...». Достаточно длинный и сложный по содержанию текст этой молитвы (стт.24-30), принимая во внимание «единодушие», мог быть «сказан» всем собранием (стих 4 - «около пяти тысяч») только, так сказать, под «диктовку» руководителя собрания, нараспев, речитативно. Без этого условия массовое произношение этой молитвы не могло бы дать эффекта «единодушия», включающего также понятие стройности, и явилось бы хаотичным, нечленораздельным гудением толпы.

Клиросно-хорового пения ранняя христианская богослужебная практика не знала. Это не противоречит 15-му правилу Лаодикийского Собора, в котором речь идет всего лишь о тех певцах, которые, незаконно присваивая себе полномочия «канонических» певцов, дерзали самовольно руководить общим пением верующих (см.толкование еп.Никодима в его книге «Правила Православной Церкви», т.2, СПб., 1912, стр.92). Общим пением и «говорением» в храме руководили особо посвящавшиеся для этой цели так называемые канони­ческие «певцы», о которых упоминается уже в Апостольских Правилах (Прав.26). На протяжении многих веков роль этих певцов как руко­водителей, по-видимому, никогда не выступала за пределы их непо­средственных обязанностей. Это совершенно ясно видно, например, из новеллы Юстиниана от 562 года, узаконившей при Константинополь­ском храме св.Софии постоянный штат церковнослужителей, где на 60 пресвитеров, 100 диаконов, 40 диаконисс, 90 иподиаконов и 110 чте­цов полагалось только 25 «певцов». Такое же количество штатных пев­цов утверждалось и новеллой Ираклия от 612 года (Никодим, Пра­вила Православной Церкви, т.1, СПб., 1911, стр.487). Однако вопре­ки строго установленным обязанностям певцов как руководителей, с IV-V века их роль и полномочия постепенно начинают расширяться: за счет ограничения участия в богослужениях народа. Причина это­го кроется, по всей вероятности, в том литургическом переломе, кото­рый в ту эпоху был вызван острой догматической борьбой, повлекшей за собою интенсивное развитие монашества, богослужебных чинов, уста­вов и песнотворчества с усложнением его догматического содержания, что, в свою очередь, не могло не усложнить и музыкальной стороны песнотворчества. Так или иначе, но действия певцов со времени указанной эпохи начинают все более и более распространяться в сторону самостоятельного исполнения в первую очередь той изменяемой устав­ной части богослужения, которая была технически неудобна или музыкально трудна для общенародного исполнения.

Историческое нарастание монопольной роли певцов в богослужени­ях и соответственное ему ограничение общенародного пения почти невозможно проследить в ходе истории из-за отсутствия данных, тем не менее этот процесс имеет некоторые следы в богослужебных чинопослелованиях. Так, например, в самом древнем из известных списков литургии - Барбериновом, относящемся к VIII-IX в., все песнопения литургии предназначаются только для общенародного исполнения («людие»), тогда как в более поздних литургических списках встречаются обозначения то «людие», то «лик» (клирос). Отсутствие строгой определенности в обо­значениях несомненно говорит о том, что и в богослужебно-песненной практике существовала неопределенность в ту отдаленную эпоху. Эта же неопределенность, по-видимому, была перенесена и на Русь.

Любовь русского народа к пению вообще, являющаяся его характер­ной природной чертой, не могла не привлекать его к участию в церковном пении. В древнем русском рукописном Служебнике преп.Антония Римлянина († 1147) предписывается, например, исполнять песнопения евхаристического канона общенародно, соборне. (См. архиеп.Филарет. Обзор песнопевцев...). Нужно полагать, что это со всей точностью и осуществлялось на практике, ибо диктовалось и чувством искреннего, глубокого благочестия наших предков, и их богобоязнен­ным отношением к духу и букве церковного устава (предписания Служебника). В древнем сказании о свв.братьях Борисе и Глебе упоминается о том что при двукратном перенесении их мощей (в 1072 и 1115 годах) многочисленные толпы народа восклицали: «Кирие елейсон». То же самое делали и звенигородцы в 1146 году по поводу освобождения от врагов (Один­цов, Порядок общественного богослужения, стр.71).

Скудость источников лишает нас возможности иметь полное представление о степени и объеме участия народа в богослужебном пе­нии на Руси до XVI века, но они дают все же основания полагать с некоторой уверенностью, что круг его участия в церковном пении был достаточно обширен и что исторический процесс его сужения находился в непосредственной зависимости от развития монастырей и степени их влияния на богослужебный уклад мирских храмов. Всецело подражая монастырям, мирские храмы безусловно ограничивали практику общего пения, отдавая предпочтение молчаливой молитве и выслушивании песнопений.

В наших современных русских, а также в греческих Служебниках роль активного участия верующих в богослужебном песнопении сведена на нет (имеем в виду славянский Служебник, издания 1900 года, греческий, Афинского издания 1930 года). Так, например, на литургии св.Иоанна Златоуста участие всего народа («людие») в песнопениях ограничивается только тремя случаями: 1) предъевангельским ответствием «и духови твоему», 2) Символом веры и 3) молитвой Господней «Отче наш». Все прочие песнопения предписывается Служебником исполнять «лику». Особое недоумение здесь вызывает указание исполнения ектенийных воззваний «ликом». Это указание стоит в явном противоречнии с предписанием Типикона, где находим такое замечание «...речем и о святей всем единей молитве... Миром Господу помолимся. О свышнем мире... Священник бо молится вкупе с людьми и глаголет. О людие, помолимся Господу, да даст мир Свой нам и спасет души наша. И отвещают людие: Господи, помилуй... Егда же глаголет диакон Рцем вси: сей же глагол не ино что приносит разумети, но точию самое еже всем вкупе молитися, не клиру точию единому, но и всем обретающимся в церкви... Сего ради в служебниках пишется, людие глаголют сие, или óно, на нихже местех написася... Во святей же Восточной Церкви не инако творится, но тако якоже пишется. Идеже написася: людие глаголют, то вси вкупе, елицы обретаются в церкви, глаголют: или Господи, помилуй, или Подай, Господи... Аще бы ко единому клиру глаголалося отвещати, то не бы писали: людие глаголют...» (Типикон, Последование Четыредесятницы «О поклонех и молитве церковное законоположение»).

Весьма примечательно, что еще до XVI века на Руси ектенийные возглашения, Символ веры, «Отче наш» и, по всей вероятности, некоторые другие молитвословия исполнялись за богослужениями соборне, по способу «глаголания» («сказывания», «говорения»), подобно тому, как еще и теперь у нас (кое-где) произносится молитва пред причащением (см. Голубинский, История Русской Церкви, т.2, М., 1917, стр.439-441). С XVI столетия это молитвословное общее «глаголание» в русской церковной практике исчезает. Трудно понять и найти причины, вызвавшие устранение народа от этой древнейшей, ведущей свое начало с апостольских времен, универсальной, детски простой, всем доспупной и одновременно самой активной формы участия в богослужениях. Заметим здесь в частности о молитве Господней, что она, согласно духу и букве евангельского текста (Лк. 12, 2), а также по смыслу возгласа на литургии, непременно должна «сказываться» сообща, а не «исполняться» ликом («И сподоби нас, Владыко, со дерзновением, неосужденно смети призывати Тебе небесного Бога Отца и глаголати», а не «пети»). В древности это строго соблюдалось и в этом – особая мудрость Церкви, ибо петь не все могут (дети, старцы, лишенные музыкального слуха и т.д.), а «глаголати» - все, кроме немых. Греки, очевидно, увлеченные примером русских, с XVII века также стали петь «ликом» ектенийные воззвания, хотя «Верую» и «Отче наш» они пока еще «глаголют» всенародно.

С XVII столетия на Руси началась эпоха увлечения «партесным» церковным пением. Всего через несколько десятилетий с начала этого увлечения «партесы» проникли даже за крепкие стены и ограды наших монастырей - этого оплота исконных православных традиций и благочестия. Верующие русские люди, веками воспитывавшиеся в сродных их уху и сердцу церковно-музыкальных традициях роспевных мелодий, с появлением чуждого им партесного репертуара, лишились даже такого простейшего способа активного участия в богослужениях, как «подпевания» или «подтягивания» за клиросом, и постепенно свыклись с вынужденной ролью пассивного, молчаливого «слушателя» богослуже­ний. Живая идея песнословной соборности этим самым практически бы­ла похоронена; и клиросный хор приобрел у нас значение своеобразно­го negotiorum gestor’a, действующего от имени пассивного, безмолвно молящегося в храме, народа. Заметим кстати, что Западная Церковь в этом отношении имеет некоторое преимущество. Благодаря введению органа, она прак­тически сохранила и осуществляет в большей мере идею песнословной соборности, и клиросный хор там имеет значение, так сказать, совершен­но необязательного добавления к богослужению. Однако это преимущество она приобрела ценою попрания древнейшей христианской традиции, исклю­чающей, как известно, употребление в богослужениях инструментальной музыки. (Появление на Западе уже относительно усовершенствованных больших органов относят к IV веку, однако во всеобщее употребле­ние они были введены в VII веке при папе Виталиане).

В синодальный период истории нашей Церкви неоднократно предпринимались заметные попытки к своего рода сближению народа с церковным пением. Сюда нужно отнести указы 1797, 1816 и 1850 годов, запрещавшие исполнение на богослужениях концертов (не имевшие, кстати, никакого действия); неоднократные печатные издания круга бо­гослужебных книг одноголосного нотного пения (в редакции издания 1772 года), уделение особого внимания преподаванию в школах церковно-славянского языка и церковного пения; смелые попытки отдельных энтузиастов ввести общенародное пение в храмах некоторых епархий; церковно-певческие съезды и т.д. Однако все это на деле не принесло каких-либо зна­чительных результатов, и это вполне понятно, ибо древлеправославное церковное пение, вследствие насильно привитого ему характера искус­ственности и светскости, подверглось профанации, потеряло свое под­линное, самобытное «лицо», стало, так сказать, своеобразным "Иваном в заморском кафтане»... В своем религиозном сознании русский православный народ перестал его ощущать "своим" и "родным" в той мере, как это он воспринимал и чувствовал в недалеком прошлом своей истории...

В нашу современную церковную эпоху также по инициативе Первосвятителя нашей Церкви, Святейшего Патриарха Алексия, почти во всех храмах нашего Патриархата общее церковное пение стало непременным фактором в практике общественного богослужения. Правда, в некото­рых храмах ему отводится еще самое ничтожное внимание, но зато есть и такие храмы, где все богослужения проводятся при общем пении. Напевы при этом употребляются самые простые, всем известные и доступные. Пение глубокомолитвенное и стройное.

Отдавая должное высокому религиозно-идейному значению общего церковного пения, мы, отнюдь не имеем намерения умалить важность и значение клиросно-хорового пения. При существующем в нашей Церкви богатейшем наследии песненного репер­туара и сложной системе богослужебного устава, практика общего церковного пения у нас не может осуществляться в своем полном объеме, и это уже само собой определяет все значение и необходимость клиросного хора. Клиросно-хоровое и общее пение в наших богослуже­ниях не могут и не должны исключать друг друга, но призваны песненно восполнять друг друга и взаимодействовать, что обычно всегда и бывает при разумном распределении соответствующих песнопений между ними. При таком осмысленном взаимодействии клироса и народа раскрывается очень широкая перспектива в деле воскрешения почти совсем забытого у нас древне-христианского «антифонного» спо­соба пения, который отличается особым богатством и разнообразием своих музыкально-исполнительских форм. Способ антифонного, или строфического взаимного, пения изобилует богатством музыкально-технических вариантов, когда, например, песнопения от начала до конца могут исполняться народом, разделенным на два лика, или песно­пение произносится нараспев одним певцом, а народ припевает определенный стих, припев, доксологию; или верующие могут исполнять песнопение попеременно с ликом, делиться на мужские и женские го­лоса и т.д.

---