Вечерним березовым лесом идут дед Софрон и внучек Петька.

Дед в тулупе. Сгорбленный. Бородка седенькая. Развевает ее весенний ветер.

Под ногами хрустит тонкий стеклянный ледок.

Позади деда внучек Петька.

Маленький. В тулупчике. На глаза лезет тятькин картуз. В руке красныя веточки вербы. Пахнет верба ветром, снежным оврагом, весенним солнцем.

Идут, а над ними бирюзовыя сумерки, вечернее солнце, гомон грачей, шелест берез.

Гудит нарождающаяся весенняя сила.

Чудится, что в лесных далях затаился белый монастырь, и в нем гудит величавый монастырский звон.

- Дедушка... Чу! - звонят...

Петька остановился и чутко ловит дальний лесной звон.

- Это лес звонит. Березы поют. Гудет незримый Господень колокол... Весна идет - отвечает дед и слабым колеблющимся голосом, в тон белым березам, вечерним сумеркам, смутному весеннему гулу поет с тихим монашескими переливами:

- Чертог Твой вижу, Спасе мой, украшенный...

Кто-то величавый, далекий, сокрытый в лесных глубинах подпевал деду Софрону. Березы слушали.

- В церкву, зоренький, к Светлой Заутрени...

- В какую церкву?

- К Спасу Златоризному... К Спасу радостному...

- Да она сгорела дедушка! Большевики летось подожгли. Нетути церкви. Кирпичи да головни одни.

- К Спасу Златоризному... К Спасу! - сурово твердит Софрон. – Восемь десятков туда ходил и до скончания живота моего не оставлю ее. Место там свято. Место благословенно. Там душа праотцев моих... там жизнь моя - и опять поет сумрачныя страстныя песни:

- Егда славнии ученицы на умовении вечери просвещахуся...

- Чудной... - солидно ворчит Петька.

Вечерняя земля утихала.

От синих небес, лесных глубин, белых берез, подснежных цветов и от всей души - весенней земли шел незримый молитвенный шопот.

- Тише. Святая ночь!..

- Да молчит всякая плоть человеча и да стоит со страхом и трепетом, и ничтоже земное в себе промышляет... - пел дед Софрон среди белых утишных берез.

Черной монашеской мантией опустилась ночь, когда дед с внуком подошли к развалинам Спасовой церкви, и молча опустились на колени.

- Вот и пришли мы к Спасу Златоризному. Святую ночь встретить - сквозь слезы шепчет дед. - Ни лампад, ни клира, ни плащаницы украшенной, ни золотых риз, ни души христианской...

Только Господь, звезды, да березыньки...

Вынимает дед Софрон из котомочки свечу краснаго воска, ставит ее на место алтаря Господня и возжигает ее.

Горит она светлым звездным пламенем.

Софрон поет в скорбной радости:

- Христос воскресе из мертвых...

Слушали и молились Петька, небо, звезды, березыньки и светлая душа весенней земли.

Похристосовался Софрон с внуком, заплакал и сел на развалинах церковки.

- Восемь десятков березовым лесом ходил в эту церковь. На этом месте, с тятенькой часто стоял, и по его смерти место сие не покину. Образ тут стоял Спаса Златоризнаго... Ликом радостный. С улыбочкой... А здесь... алтарь. Поклонись, зоренький, месту сему...

От звезд, от берез свечного огонька, от синих ночных далей шел молитвенный шопот:

- Тише. Святая ночь!

Софрон глядел на звезды и говорил нараспев, словно читал старую священную книгу:

- Отшептала, голуба-душа, Русь дедова... Отшуршала Русь лапотная, странная, богомольная... Былием заросли тропинки в скиты заветные...

Вечная память. Вечный покой.

Кресты поснимали. Церкви сожгли. Поборников веры умучили...

Потускнели главы голубыя на церквах белых. Не зальются над полями вечерними трезвоны напевные...

Отзвонила Русь звонами утешными.

Не выйдет старичек спозаранок за околицу и не окстится истово за весь мир, на восток алеющий.

Девушки не споют песен дедовых.

Опочила Русь богатырская, кондовая, краснощекая.

Вечная память. Вечный покой.

Не разбудит дед внука к заутрени, и не пошуршат они в скит далекий, по снегу первопутному, по укачливой вьюжине, навстречу дальнему звону.

Не пройдут по дорогам безкрайним старцы с пенями "О рае всесветлом", "О Лазаре и Алексии Божьем человеке"...

Отпели старцы. Отшуршала Русь лапотная... Отшептала Русь сказки прекрасныя...

Вечная память. Вечный покой.

Глядел дед Софрон на звезды и плакал...