Весь в метели прошел преподобный Евфимий Великий - государыня масленица будет метельной! Прошел Апостол Тимофей полузимник; за ним три вселенских святителя; затем святой Никита, епископ новгородский - избавитель от пожара и всякого запаления. Догорели восковые свечи Сретения Господня - были лютые сретенские морозы; прошли Симеон Богоприимец и Анна Пророчица.

Снег продолжает заметать окна до самого навершия, морозы стоят словно медные, по ночам метель воет, но на душе любо - прошла половина зимы. Дни светлеют! Во сне уж видишь траву и березовые сережки. Сердце похоже на птицу, готовую к полету.

В лютый мороз я объявил Гришке:

- Весна наступает! А он мне ответил:

- Дать бы тебе по затылку за такие слова! Кака тут весна, ежели птица налету мерзнет!

- Это последние морозы, - уверял я, дуя на окоченевшие пальцы, - уж ветер веселее дует, да и лед на реке по ночам воет... Это к весне!

Гришка не хочет верить, но по глазам вижу, что ему тоже любо от весенних слов.

Нищий Яков Гриб пил у нас чай. Подув на блюдечко, он сказал поникшим голосом:

- Бежит время... бежит... Завтра наступает неделя о мытаре и фарисее. Готовьтесь к Великому посту, - редька и хрен, да книга Ефрем.

Все вздохнули, а я обрадовался. Великий пост - это весна, ручьи, петушиные вскрики, желтое солнце на белых Церквах и ледоход на реке.

За всенощной, после выноса Евангелия на середину Церкви, впервые запели покаянную молитву: Покаяния отверзи ми двери, Жизнодавче, Утреннюет бо дух мой ко Храму Святому Твоему.

С мытаревой недели в доме начиналась подготовка к Великому Посту. Перед иконами затепляли лампаду, и она уже становилась неугасимой. По средам и пятницам ничего не ели мясного. Перед обедом и ужином молились в землю. Мать становилась строже и как бы водящей от земли. До прихода Великого Поста я решил взять от зимы все ее благодатности, катался а санях, валялся в сугробах, сбивал палкой Водяные сосульки, становился на запятки извозчичьих санок, сосал льдинки, спускался в овраги и слушал снег.

Наступила другая седмица. Она называлась по-церковному - неделя о Блудном сыне. За всенощной пели еще более горькую песню, чем «Покаяние», - «На реках Вавилонских».

В воскресенье пришел к нам погреться Яков Гриб. Присев к печке, он запел старинный стих: «Плач Адама»:

"Раю мой раю,
Пресветлый мой раю,
Ради мене сотворенный,
Ради Евы затворенный".

Стих этот заставил отца разговориться. Он стал вспоминать большие русские дороги, по которым ходили старцы-слепцы с поводырями. Прозывались они Божиими певунами. На посохе у них изображались голубь, шестиконечный крест, а у иных змея.

Остановятся бывало перед окнами избы и запоют о смертном часе, о последней трубе Архангела, об Иоасафе-царевиче, о вселении в пустыню. Мать свою бабушку вспомнила:

- Мастерица была петь духовные стихи! До того было усладно, что, слушая ее, душа лечилась от греха и помрачения!..

- Когда-то и я на ярмарках пел! - отозвался Яков, - пока голоса своего не пропил. Дело это выгодное и утешительное. Народ-то русский за благоглаголивость слов крестильный крест с себя сымет! Все дело забудет. Опустит, бывало, голову и слушает, а слезы-то по лицу так и катятся!... Да, без Бога мы не можем, будь ты хоть самый что ни на есть чистокровный жулик и арестант!

- Теперь не те времена, - вздохнула мать, - старинный стих повыветрился! Все больше фабричное да граммофонное поют!

- Так-то оно так, - возразил Яков, - это верно, что старину редко поют, но попробуй, запой вот теперь твоя бабушка про Алексия, человека Божия, или там про антихриста, так расплачутся разбойники и востоскуют! Потому что это... - землю русскую в этом стихе услышат... Прадеды да деды перед глазами встанут... Вся история из гробов восстанет!.. Да... От крови да от земли своей не убежишь. Она свое возьмет... кровь-то!

Вечером увидел я нежный бирюзовый лоскуток неба, и он показался мне знамением весны, - она всегда, ранняя весна-то, бирюзовой бывает! Я сказал про это Гришке и он опять выругался.

- Дам я тебе по затылку, курносая пятница! Надоел ты мне со своей весной, хуже горькой редьки!

Наступила неделя о Страшном суде. Накануне поминали в Церкви усопших сродников. Дома готовили кутью из зерен - в знак веры в воскресение из мертвых. В этот день Церковь поминала всех «от Адама до днесь усопших в благочестии и вере» и особенное моление воссылала за тех, «коих вода покрыла, от брани, пожара и землетрясения погибших, убийцами убитых, молнией попаленных, зверьми и гадами умерщвленных, от мороза замерзших...». И за тех «яже уби меч, конь совосхити, яже удави камень, или персть посыла, яже убита чаровные напоения, отравы, удавления...».

В воскресенье читали за Литургией Евангелие о Страшном суде. Дни были страшными, похожими на ночные молнии или отдаленные раскаты грома.

Во мне боролись два чувства: страх перед грозным судом Божиим, и радость от близкого наступления масленицы. Последнее чувство было так сильно и буйно, что я перекрестился и сказал:

- Прости, Господи, великия мои согрешения!

Масленица пришла в легкой метелице. На телеграфных столбах висели длинные багровые афиши. Почти целый час мы читали с Гришкой мудреные, но завлекательные слова:

«Кинематограф «Люмьер». Живые движущиеся фотографии и кроме того блистательное представление малобариста геркулесного жонглера эквилибриста Бруно фон Солерно, престидижитатора Мюльберга, эффектиста, фантастического эскамотажа, прозванного королем ловкости Мартина Лемберга».

От людей пахло блинами. Богатые пекли блины с понедельника, а бедные с четверга. Мать пекла блины с молитвою. Первый испеченный блин она положила на слуховое окно в память умерших родителей.

Мать много рассказывала о деревенской масленице, и я очень жалел, почему родителям вздумалось перебраться в город. Там все было по-другому. В деревне, масленичный понедельник назывался - встреча; вторник - заигрыши; среда - лакомка; четверг - перелом; пятница - тещины вечерки; суббота - золовкины посиделки; воскресенье - проводы и Прощеный день. Масленицу называли также Боярыней, Царицей, Государыней, Матушкой, Гуленой, Красавой. Пели песни, вытканные из звезд, из солнечных лучей, из месяца - золотые рожки, из снега, из ржаных колосков.

В эти дни все веселились, и только одна Церковь скорбела в своих вечерних молитвах.

Священник читал уже великопостную молитву Ефрема Сирина «Господи и Владыко живота моего».

Наступило Прощеное воскресенье. Днем ходили на кладбище прощаться с усопшими сродниками. В Церкви, после Вечерни, Священник поклонился всему народу в ноги и попросил прощения. Перед отходом ко сну, земно кланялись друг другу, обнимались и говорили: «Простите, Христа ради» и на это отвечали: «Бог простит».

Снился мне грядущий Великий пост, почему-то в образе преподобного Сергия Радонежского, идущего по снегу и опирающегося на черный игуменский посох.