В раскрытое окно густой синей прохладой входил осенний вечер. Горько пахло угасающей травой. В колодец падали с висящего ведра гулкие капли воды. В тишине застывшего вечера звуки этих капель казались единственными на земле.
По случаю убийства старообрядческого начетчика Аввакума собственным сыном Кузькой Жиганом, деревня была в оцепенении и в затаенном шопоте. Ни голосов, ни песен, ни собачьего даже лая. На подоконник упал алый кленовый лист.
Отец Сергий взял его и сказал:
— Грядет осень...
Повернул ко мне лицо свое. Лицо сельского батюшки. Тихое, обыкновенное, не запоминающееся. Таких лиц много как былинок в русских полях. Глаза только не простые, — не то надземные, не то безумные.
— Вот и не стало Аввакума — сказал он и зябко съежил плечи. Помолчал долгим думающим молчанием и неожиданно запел странническим распевом, опустив голову и скрестив бледные священнические руки.
Кому повем печаль мою, Кого призову ко рыданию? Токмо Тебе, Владыко мой, Известен плач сердечный мой. Кто бы мне дал источник слез, Я плакал бы и день и ночь...
— Песня эта называется «Плач Иосифа Прекрасного», пояснил отец Сергий, — любимая песня покойного Аввакума. Сядет, бывало, вечером на ступеньку своей бревенчатой молельни, воззрится на небеса, сложит руки крест на крест и запоет... Стих долгий и трогательный! О том — он, как Иосифа продавали в рабство, и как он плакал, ведомый в землю Египетскую:
Увиждь мати Иосифа... Восстани скоро из гроба. Твое чадо любимое Ведомо есть погаными. Моя братия продаша им. Иду ныне во работу с ним.
— Заслышат голос Аввакумов и ползком-ползком к нему, под кусты, в засень, чтобы послушать его... Хорошо пел старче — душевно и усладно, по старорусски! Хоть и не любил он, царство ему небесное, нас никониан, но я то любил его, и никогда не пререкался с им о вере. Он видом своим благочестным, поступью и речью тоску будил по ушедшей русской земле. Дремучей, исконной, сосной и родниками святыми шумящей!
— Таких стариков как Аввакум больше не встретишь!...
— А за что сын-то на него посягнул? — спросил я, затуманенного сумерками отца Сергия.
— Неведомо. Нощь бо есть в народе русском!
Отец Сергий закрыл окно. К земле приникала ночь. В деревне горел лишь один огонек:
— Это в Аввакумовой избе свет. Готовят его в дорогу. Да, не стало Аввакума. Отмерла еще ветвь на древе древляго благочестия. До вашего прихода полиция вела мимо моего окна связанного Кузьку. Увидал меня и крикнул: «Оксти меня, батька». Я благословил его.
Отец Сергий поднялся с места и зажег лампаду. На иконе Спаситель с Евангелием. Глаза непреклонные и грозные, смотрящие на все стороны.
— Такие же глаза будут у Него, когда Он придет судить живых и мертвых, — почему-то подумал я. Моя дума передалась отцу Сергию и колыхнула что-то близкое для него и тревожное. Он взволнованно заходил по горенке. Встал около меня. Маленький и как бы пушистый от седой своей бороды.
Он спросил меня дрогнувшим голосом:
— Вы не верите в близкое наступление страшного суда?
Я ничего не ответил.
— А я верю, — сказал он потаенным шопотом, — так вот и кажется, что сейчас вострубят архангелы в свои трубы, и мертвые возстанут из гробов своих.
Я хотел сказать ему, что это нервы и последствия пережитого нами за эти ужасные годы — страшному суду подобные!
— Вы не думайте, — пылко вознесся его голос, — что эта тревога вызвана убийством, осенними шорохами, старостью моей или перенесенным нами за войну и революцию, — нет! Точно вам объяснить не могу. Скажу лишь, что я по ночам спать не могу. Встаю, зажигаю свечу и начинаю молиться ... Посмотрю в окно на спящую землю нашу и плачу, что она и деяния рук наших обречены на гибель!... Все превратится в первозданную тьму, над которой никогда больше не прогремит голос Творца — «да будет свет!...»
Отец Сергий посмотрел на икону. Долго не решался говорить.
— Сегодня выношу за литургией чашу Господню, — сказал он в тревоге, — и перед тем как произнести запричастную молитву: «Верую Господи и исповедую», меня вдруг опалила мысль: а не в последнюю ли годину мы приобщаем мир кровью Христовой?..
Уже ночь была, когда я вышел из горенки отца Сергия. Путь мой лежал через поле. На небе было много звезд, и земля, сжатая густой тишиной, казалась пустынной и брошенной.
Чувствовалось страшное сиротство свое среди угасающего русского поля. Чтобы рассеять это чувство и укрепить себя в мысли, что ты не один, я обернулся в сторону домика отца Сергия.
В окне заколебался огонек свечи. Он то возносился, то опускался... Это отец Сергий, охваченный тревогой, со свечой в руке, молился с коленопреклонением:
«Да мимо идет нас чаша сия»...
Всю дорогу шел со мной шопот отца Сергия:
— А не в последнюю ли годину мы приобщаем мир кровью Христовой?
