ПОД СЕНЬЮ ДИНАБУРГСКОЙ КРЕПОСТИ
Ну, с чего начать? Начать с того, где я родился и в какое время. Год рождения 1920-й. Место рождения... Даугавпилс.
Справка, на основании которой был получен паспорт, прежде выдавалась церковью в соответствии с записью о крещении. А крестили меня младенцем в Даугавпилсе. Хотя я, как и все мои братья, родился в Гриве. Короче, родился я на одном берегу реки, а крестили — на другом, в нашем городе тогда храма не было, он был сожжен поляками. Но главным фактом для столь важного документа, как паспорт, было то, где человек крещен, поскольку паспорт выдавался на основании выписки из «Метрических записей», которые всегда велись церковью... Имя дали мне Леонид.
Вот такая деталь, присущая прежним временам. И за этой «неувязкой» с местом рождения мало понятный сегодняшнему поколению факт: главное — духовное рождение, крещение. Это отмечалось и в удостоверении личности.
Мои родители проживали тогда на территории Латвийской республики, возникшей после революции в пределах старых русских губерний: Витебской, Лифляндской и Курляндской. Предки родителей моих происходили из Курляндской и Ковенской губерний, наш городок назывался в то время русским названием Двинск, теперь это Даугавпилс.
Население у нас было смешанное, все говорили на русском языке.
А население такое: русские, возможно, там же были белорусы, которые белорусского языка не знали; было много поляков, поскольку эта территория когда-то принадлежала Польше; потом, местные жители — восточные латыши — латгальцы, у них свой диалект, отличавшийся от литературного латышского языка; были отдельные поселения исключительно литовцев, и было очень мною евреев.
Я вырос в верующей семье. Среда, в которой я рос, была православная.
Отец мой был настоящий труженик.
Работал по строительству, сам строил, иногда набирал артель (как более знающий). Он был плотник и столяр. Зимой, когда у нас затихали строительные работы, он находил заказы и делал из дерева всевозможные предметы для дома, все что угодно. У него свой инструмент был.
Он был членом церковного совета Гривской церкви, своими руками построил дом священника — добротный, с двумя входами — парадным и черным, с крыльцом (еще был построен хлев); участник перенесения храма и его святынь из летнего госпиталя на место храма, сожженного поляками. Мать, Надежда Даниловна, — была молитвенницей. Священниками стали мои старшие братья Яков и Александр.
Нас было четыре брата, я самый младший. Два старших брата получили образование минимальное — четыре класса. Всех братьев, кроме меня, летом посылали пасти коров к дяде на хутор. Посылали еще маленьких. Мой брат, который родился передо мной (на 8 лет старше), рассказывал: «Бывало, выйдешь рано утром в поле — холодно, и плачешь». Два старших брата пошли рано работать. Самый старший — на колбасную фабрику Туманова. Это был крупный заводчик и староста Двинского собора Александра Невского, где меня крестили. Брат был смышленый и получил вскоре ответственную работу: развозить колбасу по лавкам. Он ездил на специальном фургоне, запряженном красивой, белой в яблоках, лошадкой Чайкой. Сам сидит впереди под козырьком, через плечо сумка с деньгами, на фургоне надпись: «Колбаса Туманова», в фургоне развешаны разные сорта колбас.
Среди «колбасной» этой молодежи были и люди грамотные, интересовались чтением и его приобщили. Так что, когда он попал в армию, его взяли в санитарную школу, и всю службу прослужил он в аптеке. Приезжал домой на побывку с красным крестом на погонах. А после армии пошел учиться в семинарию, женился и стал священником — перед войной. Во время войны он пропал без вести. Потом стало известно, уже много лет спустя, что он погиб в Гриве в первый день войны, во время бомбежки моста.
Второй брат работал с отцом, учиться не пошел. Третий брат окончил гимназию, поступил в семинарию и после армии стал священником. У него была большая тяга к музыке и рисованию. При нем я был псаломщиком в Псковской Миссии. После войны он 10 лет провел в лагерях, шельмовали его в газетах, а за неделю до смерти пришла реабилитация.
Такая у меня была семья.
Часть города, где мы жили, была отдельным городком, выросшим из местечка Грива Илукстского уезда, который находился на левом берегу Западной Двины, а на правом берегу располагался город Двинск. Непосредственно к городу примыкала крепость, построенная при императоре Николае I; она располагалась у моста. На противоположном берегу также были фортификационные сооружения.
Примечательно, что в эту крепость был назначен после окончания Петербургского Инженерного училища в 1827 году будущий епископ Игнатий Брянчанинов. В его биографиях всегда отмечается Динабургская крепость.
Это была обширная территория, на которую было не так просто попасть. Солдат не выпускали, а офицеры проходили по пропускам через ворота, которые закрывались. В детстве, случалось, мы убегали с друзьями с занятий и лазали по рвам, стенам, казематам, разводили костры.
Иной раз, бродя по территории крепости, можно было набрести на заброшенное кострище, и где-нибудь рядом, на камне надпись: «здесь фуговал такой-то». «Фуговать» - означало жечь костер в этих не очень-то доступных для ребячьих шалостей местах.
Моя мама родилась недалеко от крепости, а так как детей рано тогда отправляли на работу, она с малолетства до замужества ходила в крепость, в швейные мастерские.
В старших классах гимназии нас водили в крепость для занятий по военной подготовке. В этой же крепости потом служили два моих брата.
В крепости был построен православный Собор, однако в латвийской армии были военные других конфессий, и храм разделили на три части. В центральном нефе устроили кирху, в левом — католический храм, в правом — православный. Я туда попал, когда место священника занял мой родственник — о.Николай Жунда.
Прежнего священника о.Августина Петерсона поставили в митрополиты, и он вместо себя назначил молодого священника, который впоследствии погиб в лагере, в ГУЛАГе. Псаломщиком там служил мой брат. Я тоже участвовал иногда в богослужении. Поскольку это был храм военного ведомства, служили на латышском языке. Брат мой организовал хор из жителей крепости. Офицерский корпус в те годы состоял в основном из бывших офицеров царской армии, большинство жен военных были русские и православные, они знали латышский язык. Поэтому составить хор оказалось нетрудно. Вовлекали и учащихся педагогического института, находившегося неподалеку.
Священника содержали за казенный счет (так же, как ксендза и пастора), а псаломщик не предусмотрен был в штате. Поэтому брат поступил на военную службу, получил какую-то должность, ходил в военной форме.
В связи с таким особым положением храма были свои особенности в богослужении: на Пасхальной седмице, например, держали закрытыми Царские врата, так как другие конфессии праздновали Пасху в другое время. После войны храм, конечно, взорвали.
В нашем городке Грива, я уже об этом упоминал, в гражданскую войну, году в 20-м или 22-м, во время польской оккупации сожгли церковь, дом сторожа, убили псаломщика. Об этих временах, трагически сказавшихся в нашем краю голодом и нищетой, у меня сохранилось такое детское воспоминание. Помню частое ощущение голода, помню свое немощное болезненно-слабое состояние. И помню слова отца, обращенные ко мне с большой просьбой, какой-то даже мольбой: «Леня, не умирай, пожалуйста, погоди, зима, мороз лютый. Земля промерзла. Могилу копать будет очень тяжело». И помню, что в моем детском сознании было сильное желание не огорчить отца...
Так вот с тех пор, как не стало церкви, богослужения совершали в доме священника. Отец Евгений, служивший в этом храме, оборудовал временно в части своего дома церковь. У него кирпичный дом был. И вот, решили, что церковь нужно построить. Впоследствии решено было из военного гарнизона, из летнего госпиталя церковь перевезти в Гриву и поставить на то же место, где стоял прежний храм, который был сожжен. И перевезли в 23 - 24-м годах деревянную церковь из летнего госпиталя, где она уже не действовала, на наше пепелище.
День перенесения храма и его святынь в новый храм был большим событием в духовной жизни нашего города. Это было в раннем моем детстве. Помню, цвет завесы в одном храме был красный, в том старом, еще до того, как его сожгли поляки, в другом, поставленном на его месте, в перенесенном храме из летнего госпиталя — голубой.
А иконостас освободился в закрытой церкви в реальном училище. (Само училище тоже переехало к нам, из него сделали Первую латышскую гимназию.)
Архиепископ Иоанн (Поммер) стал одним из первых новомучеников Латвии. Меня связывают с ним два воспоминания. Помню себя совсем ребенком, на руках у матери в церкви. Эта церковь «Вo имя Святителя Николая» была после перенесения ее из летнего госпиталя приходом нашей семьи. Владыка Иоанн (Поммср), посетивший наш храм, вероятно, в тот торжественный день, когда состоялось освящение нового (перенесенного) храма и его святынь, стоит перед народом на солее. Поражал его высокий рост, статная фигура. Он громко и, как мне казалось тогда, грозно стучал своим посохом. Это было как-то необъяснимо торжественно и страшновато, но на руках у матери при этом я чувствовал себя вполне безопасно.
Архиепископ Иоанн (Поммер) сыграл совершенно особую роль в жизни православной церкви в Латвии. После того, как латвийское государство обрело самостоятельность в 1918 г. от царской России, оно считало, что и Латвийская Православная церковь с образованием национального государства должна быть национальной православной церковью. Но Господь судил иначе.
Не без усилий Архиепископа Иоанна, направленного патриархом Тихоном на служение в ЛПЦ, в Риге на церковном соборе 14 июля 1920 г. было принято постановление: «Принимая во внимание местные политические, этнографические условия и условия внутренней жизни Церкви и сохраняя сердечные отношения со своими сестрами — другими Православными церквами, собрание признает самостоятельность и независимость Латвийской православной церкви, которые основываются на церковных канонах и их проведении в жизнь».8 Это и другие постановления РПЦ обусловили каноническое единение Латвийской и Русской православной церквей. Архиепископ Иоанн занял кафедру Рижского архипастыря в 1921 году. Приступив к своим обязанностям, он предпринял поездку по приходам. Ему важно было не только, видимо, сделать необходимую ревизию — не это было главным. Он хотел объединить верующих, пробудить их религиозное самосознание, ободрить, вселить надежду в свою паству. Видимо, пребывание Владыки в нашем храме и было таким важным посещением прихода. Второе воспоминание о Владыке Иоанне — трагическое, но об этом скажу позже.
