Четверг, 28.03.2024, 18:18
М и р    В а м !
Главная Регистрация Вход
Приветствую Вас, Гость · RSS
Меню сайта
Категории раздела
Латвия [33]
Архимандрит Кирилл (Начис) [5]
Протоиерей Георгий Тайлов [1]
Протоиерей Кирилл Зайц [3]
Поиск


 Каталог статей
Главная » Статьи » Православие. Личности. ХХ-XXI вв. » Латвия

«Дух уныния не даждь ми...» О "вратах ада"
О «ВРАТАХ АДА»

В августе 1956 года я приехала Ригу к Тру­бецким вместе с папой и Варварой Федоровной. Наконец-то москвичи увидели о.Николая в род­ной семье!

Можно себе представить, как много рассказы­вал нам отец Николай о долгих, долгих годах сво­ей жизни, проведенных в заключении! Впоследст­вии мы не раз просили отца Николая написать свои воспоминания. Бывало, что он принимался за них, но всякий раз оставлял написанное, так как начинал заново переживать все ужасы лагер­ной жизни, и это лишало его сна. Тем не менее многое о жизни отца Николая во узах известно из его писем к родным (Письма о.Николая из заключения опубликованы во второй части этой книги.).

Из рассказа о.Николая мы узнали, что произо­шло после того, как его увезли из ворот здания рижского НКВД на грузовике вместе с другими за­ключенными.

Арестованные не знали, куда их везут, но позже выяснилось: в ленинградскую тюрьму «Кресты». По дороге, в лесу, отца Николая выводили в наручниках из машины, ставили у дерева, перед ним выстраивалась шеренга солдат с автоматами.
 
Начальник с остервенелым лицом в бешенстве кричал: «Сейчас мы тебя (жуткая ругань...) расстреляем!!! Ра-аз... Два-а... — Отставить!»
 
И так три раза отца Николая выводили из ма­шины и три раза имитировали расстрел.

И каждый раз отец Николай прощался с жиз­нью, с семьей, молился, чтобы Господь принял его душу...

В «Крестах» его поместили в строгорежимную одиночную камеру, где он находился девять меся­цев. На улице был сильный мороз, а в камере поч­ти не топили. Это было самое страшное место за все время его последующего заключения.

На первом же допросе следователь официально объявил подсудимому, что он, независимо от со­става преступления, уже только вследствие своего социального происхождения и специфической профессии — священник, становится вне закона. Кроме того, советской контрразведкой отец Нико­лай уже заочно приговорен к смерти за контрреволюционную деятельность, но процедура следствия будет заключаться только лишь в определении способа физического уничтожения: расстрел или повешение. В доказательство достоверности своих слов следователь часто показывал отцу Николаю этот «приговор», представлявщий собой какую-то бумагу с красной печатью.

В процессе следствия этот циничный «приго­вор» неоднократно упоминался. И тут же, в порядке совета, для облегчения участи якобы арестован­ной его семьи, отцу Николаю настойчиво предлага­лось подписывать все протокольные сочинения следователя, что отец Николай и вынужден был делать, относясь совершенно равнодушно к преднамеренно грубому извращению в них действительности, считая свою личную судьбу предрешенной.

В отдельных случаях, когда отец Николай все же отказывался подписать тот или иной протокол, следователь немедленно применял к нему методы физического воздействия, мало чем отличавшиеся от пыток (Известно, что в процессе следствия следователи пытались привлечь отца Николая к сотрудничеству. Но в результате они были вынужде­ны признать: «Вербовать нецелесообразно. На следствии вел себя как убежденный враг».).

Отцу Николаю ставили в вину, что в начале вой­ны он не эвакуировался, а ждал немцев, так как был ими завербован. Были и другие обвинения.

Отец Николай подробно объяснял следовате­лю, почему он не эвакуировался. Дело в том, что большинство граждан Латвии не смогли своевременно выехать в глубь СССР по причине внезапно­сти войны и быстроты военных действий. Кроме того, еще за день до занятия Риги фашистами го­родская военная комендатура объявила по радио строгий приказ, запрещавший гражданам всякие передвижения и требовавший от каждого беспрекословного исполнения своих обязанностей. Немыслима была эвакуация еще и по той причине, что с момента военных действий весь транспорт, находившийся на территории Латвии, был мобилизован и предоставлен Советской армии.

Все это абсолютно не принималось во внима­ние, и следователь орал: «Негодяй! (нецензурная ругань...) Ты завербован немцами и нарочно остал­ся в Риге, чтобы шпионить для фашистов!»

Отец Николай говорил, что немцы хотели увез­ти его насильно вместе с тестем в Германию, но они ночью сбежали с парохода. «Не было такого! Врешь все! Как ловко придумал!» — и хохот, сопровождаемый площадной бранью.

Подобные допросы продолжались в течение почти шести месяцев. Не добившись признания подсудимого в измене Родине, следователь решил применить еще один способ. Показав письмо с почерком Ирины Ивановны, он злорадно объявил: «Вот, смотри, твоя жена прислала нам письмо. Она отрекается от тебя, она подтверждает нам, что ты действительно немецкий шпион!»

Тут уж нервы отца Николая не выдержали. Он в очень ярких выражениях обличил следователя во лжи, на что тот, как сумасшедший, завопил звериным голосом: «А-а! Десяткой захотел отде­латься??? Не выйдет! Мы тебя расстреляем!» (опять нецензурная ругань...).

О том, что пережил о.Николай на Пасху 1945 года, известно из записи Варвары Федоровны, которую она делала с его слов.

«Я сидел в одиночной камере ленинградской тюрьмы уже шесть месяцев. Шесть месяцев моральной и физической пытки. За это время на допросы меня выводили около пятидесяти раз, при­чем они проводились почти исключительно по но­чам и зачастую по 6-8 часов без перерыва. От го­лода я весь опух (Суточным рационом было 300 г черного хлеба и тарелка баланды, то есть горячей воды, в которой плавало несколько листиков капусты и изредка можно было обнаружить подобие крупы.), еле мог передвигаться по камере, а утром я должен был руками открывать глаза, так как опухшие веки слипались. У меня начались галлюцинации. То я видел в углу паука, который вырастал на моих глазах в страшное чу­довище со зверской оскаленной пастью. Оно бро­салось на меня, я с силой его отталкивал, и оно разбивалось у моих ног. То я слышал чудное ангельское пение, то вдруг в камеру вбегали дети, среди них мой Димик. Он забирался ко мне на ко­лени, и мы начинали весело болтать. Но каждый раз при этих галлюцинациях открывалось окошечко-глазок («волчок», как его называли арестанты), и голос спрашивал: «Что с вами, гражданин?» Мне было очень досадно такое нарушение моих галлюцинаций.

Подходила Пасха. В Святую ночь я не спал, ходил по камере. Представлялся залитый огнями храм. Я пропел вполголоса все богослужение, по­том сел к столу, опустил голову на руки. Страш­ная, невыносимая тоска охватила меня, и я, ры­дая, начал дерзновенно взывать к Богу: «Боже! За что Ты так тяжко испытываешь меня? Если я Те­бе не нужен — пошли мне смерть, если же я еще нужен Тебе — избави меня от этой пытки. Я боль­ше не могу, не могу выносить ее!»

И в этот момент я вдруг слышу, как у двери падает какой-то предмет. Я бросаюсь к нему, поднимаю небольшой сверток, разворачиваю. В нем просфора, конфета и еще что-то. В изумлении я смотрю на дверь. В этот момент открывается «волчок», и я слышу шепот: «Христос Воскресе!»

Потрясенный этим чудом, благоговейно кре­щусь, отламываю кусочек просфоры, и в меня вдруг вселяется небесная радость, появляется ка­кая-то внутренняя сила. После этого чудного посещения Божия меня, грешного, у меня вдруг появилось удивительное внутреннее спокойствие, и я смог пробыть в этой камере еще довольно долго. Допросы прекрати­лись... Потом меня перевели в общую камеру и че­рез короткое время в лагерь, по этапу».
24 июля 1945 года отец Николай был этапиро­ван из ленинградской тюрьмы на Север, в Цент­ральный пересылочный пункт в г. Печора. Отсюда заключенных отправляли на лесоповал и другие тяжелые работы в разные лагеря. Товарные вагоны поезда были переполнены до отказа. Отсутствие элементарных удобств, огромная скученность, жа­ра, духота, мухи... В результате всего этого у мно­гих открылся понос. Вместо уборной — дырка в по­лу вагона, одна на всех. Вскоре пол покрылся зловонными нечистотами. Многие крайне истощенные люди, не выдержав бесчеловечных условий, умирали.

Когда наконец через несколько дней поезд при­был в Печору и вагон открыли, перед присутствую­щими предстала страшная картина: мертвые и еще живые лежали вперемешку на грязном полу.

Солдаты начали выносить всех из вагона. В од­ну сторону клали рядами умерших, в другую — еще живых.

Отец Николай лежал на полу без сознания. Вид у него был настоящего мертвеца. Его приняли за покойника и положили в ряд с умершими.

В это время какой-то высокий чин из НКВД, грузин по национальности, обходил ряды живых и мертвых. Проходя мимо отца Николая, он оста­новился. Внимательно рассматривая «умершего», нагнулся над ним и вдруг заметил, что «покойник» подает признаки жизни. Это почему-то очень обра­довало начальника, и он громко спросил: «Заклю­ченный, кто Вы?» Отец Николай, пришедший на воздухе в сознание, запекшимися губами еле слыш­но произнес: «Трубецкой». Начальник неожиданно проявил к нему небывалый интерес: «А-а, Вы из князей? Я это сразу понял, увидев Ваше лицо. Мои предки тоже были князьями! Я помогу Вам...» И он тут же распорядился перенести отца Николая к жи­вым, ожидавшим транспорта для отправки в лаза­рет, и сказал тому, кто командовал перевозкой больных: «Передай главврачу мой приказ: "Этого больного по выздоровлении ни в коем случае не вы­писывать, найти ему любую работу в лазарете!"»

Главврач оказался очень хорошим человеком. На лечение порученного ему больного он обратил особое внимание. Вскоре отец Николай, по милости Божией, немного окреп и был назначен на должность статистика-секретаря. Здесь он смог написать свое первое письмо семье...

Отец Николай знал, что это только пересылоч­ный пункт, где обычно никто долго не задержи­вался, и потому ждал отправки со дня на день, но этого не происходило... Через некоторое время главврач стал посылать отца Николая в разные ка­бинеты на помощь врачам. Работая с семи утра до семи вечера, будучи очень способным, отец Нико­лай быстро приобрел элементарные медицинские навыки. Вскоре открылись краткосрочные фельд­шерские курсы, после окончания которых его сра­зу же перевели на должность фельдшера.

Отец Николай не знал, что целых два с полови­ной года находился под покровительством своего тайного друга. Но после того как тот был назначен на другое место, отца Николая тут же отправили по этапу, о чем тайный покровитель сумел преду­предить его.

Из письма к родным от 16/11-1948 г. известно, что за религиозную агитацию отца Николая эта­пировали на 400 км севернее.

Об этом времени также сохранилась запись Варвары Федоровны Мишиной, сделанная со слов отца Николая.

«В Печоре я пробыл два с половиной года, по­сле чего с большой партией заключенных был отправлен на пересыльный пункт в Инту по этапу на новые земли. Я знал, что значит этапный путь зи­мой, да еще и без теплой одежды и обуви, и потому считал себя обреченным.

Перед самой отправкой меня неожиданно вы­звали в комендатуру, где объявили, что получен приказ о моем возвращении обратно в тюрьму, так как прокурор обжаловал мой приговор.

Потом я узнал, что из большой партии этапированных дошла до места жалкая горстка. Шли по по­яс в снегу. Утром часть людей, замерзших ночью, оставалась лежать на снегу. Их оставляли и шли дальше до следующей ночевки, после которой убы­вала еще часть людей. Их тоже не подбирали... Об­ратно в тюрьму меня не отослали, а 26 февраля от­правили под Воркуту, в лагерь «Чум». Пробыв здесь несколько месяцев, я был отправлен в Инту. Ехать пришлось в одном вагоне с уголовниками. Это был жуткий народ, с места в карьер они начали грабить и раздевать людей. Я лежал на нарах и ждал своей очереди. Вагон был разделен пополам: в одной поло­вине помещались заключенные, в другой — конвой. Ко мне подошли двое и начали стаскивать с меня са­поги. Я ударил одного сапогом. Он отлетел. Я мгно­венно вскочил и начал стучать со всей силой в стен­ку, за которой помещались конвоиры. Появился один из них и спросил, кто стучал. Я объяснил, что шайка уголовников грабит людей, наносит побои и совершает насилия... Конвоир по моему указанию взял бандитов и велел следовать за ним. В этот момент поезд остановился на какой-то станции.

Когда конвоир вывел самых остервенелых бандитов, все облегченно вздохнули, но каковы же бы­ли разочарование и ужас всех пассажиров, когда че­рез несколько минут они появились снова и заняли свои места. Мне было ясно, что этой наступающей ночью мне несдобровать, что месть их неминуема. Тогда я и еще несколько человек обратились к конвоирам с просьбой перевести нас в другой вагон. Конвоир внял нашей просьбе и перевел нас в свое отделение.

Когда мы приехали в Инту и офицер узнал по моим бумагам, что я работал фельдшером, меня направили работать в больницу, где и оставили — до следующего этапа. Как-то незадолго до Рождества в мою палату была доставлена новая партия больных, сре­ди которых находились несколько известных духов­ных лиц.

Мы сблизились, вели продолжительные интересные беседы. Я узнал много нового, что творилось во внешнем мире, от которого я столько времени был изолирован. Приближалось Рождество, и мы сообща решили отпраздновать его как следует. Сру­били две елки, установили их в палате и в сочель­ник вечером устроили богослужение с пением кано­нов и гимнов. Когда мы уже заканчивали его, явился начальник и набросился на нас. Я был схва­чен как зачинщик и отведен на «вахту». Там было решено отправить меня в штрафной батальон.

Через некоторое время я прибыл под конвоем в пересылочный пункт Абезь. Там я и несколько человек, арестованных вместе со мной за Рождественский сочельник, были отведены к начальнику. Начальник, взглянув на мое досье и увидев, что я работал фельдшером, очень обрадовался и сказал, что поручает мне одно дело, которое я должен сей­час же выполнить. Дело в том, что так называе­мый штрафной батальон объединял самых отъяв­ленных, отпетых и неисправимых бандитов. Они не работали, потому что ничто и никто не мог их к этому принудить, а целыми днями пьянствова­ли, затевали драки, поножовщину и каждый день совершали в лагере по нескольку убийств. Двое са­мых отъявленных и страшных бандитов по имени Сашка и Гришка наводили трепет и дикий ужас на весь лагерь.

Так вот, начальник сообщил мне, что эти двое вскрыли себе вены, лежат сейчас в пристанцион­ном помещении, не подпускают к себе никого для оказания помощи, а требуют настоящего врача, который отправил бы их в больницу. Мне было предложено, чтобы я отправился к ним под видом вра­ча, наложил им бинты и повязки и, в зависимости от их состояния, указал бы, что надлежит с ними делать. Я нашел одного, лежащего на лавке, друго­го — на полу. Руки и одежда у них были залиты кровью. Я назвал себя врачом и сказал, что при­шел, чтобы перевязать их раны и отправить в боль­ницу. Они охотно дали себя осмотреть и забинто­вать раны. Я обнаружил, что у одного был сделан надрез около локтя, причем так искусно, что вена не была задета; у другого была порезана кисть и ра­на сильно кровоточила. Сделав перевязку, я отправился к начальнику, который ждал меня, и сказал, что раны никакой опасности для жизни не пред­ставляют. Начальник сейчас же распорядился до­ставить их обратно в штрафной батальон, и тут только я понял весь ужас своего положения. Что же я сделал? Завтра я столкнусь с ними в лагере. Меня ждет жестокая расправа, страшная месть этих людей, потерявших облик человеческий.

В 4 часа меня отвели в столовую. Что там творилось, трудно описать! Дикие крики, шум, гам, драка. Вдруг на моих глазах какой-то тип ворвал­ся в столовую, подскочил к одному из сидевших за столом и мгновенно исполосовал его ножом, так что тот замертво свалился под стол. Его вытащили уже мертвым и унесли.

В ужасе я сел в самый дальний угол столовой, закрыл лицо руками и, в предчувствии близкой и ужасной гибели, стал молиться Николаю Чудо­творцу: «Святитель Николай! Ты уже раз спас меня в детстве от черной смерти, спаси же меня и теперь, в этот страшный час, когда мне предстоит ужасная смерть от руки убийцы. Я молю тебя, я верю, что ты защитишь меня...» Слезы градом текли из моих глаз.

В этот момент кто-то сильно хлопает меня по плечу: «Никанорыч! Ты?» Я вздрагиваю, в изум­лении поднимаю голову. Передо мной стоит мой сослуживец по больнице, грузин, очень симпатич­ный человек, обязанностью которого была достав­ка писем и посылок, поэтому он всюду был желан­ным гостем. «Как ты сюда попал?» Рассказываю ему всё, а он говорит: «Совершенно невозможно, чтобы ты ехал в штрафной, это верная смерть. Подожди здесь немного». Через некоторое время ме­ня доставляют на вахту. Не успел я опомниться, как какой-то человек входит и предлагает мне сле­довать за ним. Мы долго идем куда-то и наконец выходим к какому-то зданию, которое оказывает­ся больницей. Меня встречает главврач, который говорит мне: «Я предлагаю Вам работать в качест­ве фельдшера в женской больнице». Я, конечно, с радостью согласился.

И вот я уже на работе. Обслуживаю огромное помещение. Кого тут только нет: тут и проститутки, их большое число, и беременные, и получившие различные ранения на строительстве. Дело в том, что на строительстве условия работы были ужасны. Голодные, плохо одетые люди должны были целый день работать с киркой на сорокаградусном морозе. Естественно, что все стремление людей — как-нибудь, любыми средствами освободиться от этой мучительной работы.

Мужчины мочили два пальца и втыкали в снег, через короткое время пальцы отмерзали. Их доставляли в больницу. Начиналась гангрена, пальцы ампутировали, и человек какое-то, иногда продолжительное, время находился в больнице... Блаженство, купленное ценою двух пальцев.

По выздоровлении его снова отправляли на работу. Но у него на правой руке оставалось еще три здоровых пальца, с которыми через некоторое вре­мя происходила та же история. То же проделывалось с ногами, унтами и пр.

Женщины устраивали иначе. Они брали нитку, окунали ее в керосин, прошивали иглой сквозь ко­жу с внутренней части ноги, повыше колена. Затем обрезали нитки. Нитка, смоченная керосином, оставалась внутри, начиналась флегмона, нога раздувалась. Женщина попадала в больницу. Таких было очень много.

Однажды во время моего дежурства я сидел у стола и писал больничные листы. Вдруг распахивается дверь, кто-то быстро подходит к столу и у са­мого моего лица вонзает в стол нож. Я поднимаю голову — Сашка! Зверское лицо, тяжело дышит. Я спокойно говорю: «Присаживайся, Саша», — указываю на стул. Он садится. Я догадываюсь, почему смерть и на этот раз минула меня. Этого рода люди уже не довольствуются водкой или спиртом, большинство из них наркоманы. «Что, Саша, снабдить?» — «Можешь?» — «Могу».

С тех пор не узнать было Сашу. Он стал моим телохранителем».
На этом, к сожалению, запись Варвары Федоровны заканчивается.


 
Категория: Латвия | Добавил: Феодоровна (03.01.2011)
Просмотров: 911 | Теги: Псковская миссия, Николай Трубецкой, Иоанн Янсон
Copyright MyCorp © 2024
При использовании любых материалов сайта «Мир Вам!» или при воспроизведении их в интернете обязательно размещение интерактивной ссылки на сайт:
 
Сегодня сайт
Форма входа