«Когда Ирина была маленькой, — пишет Е.Подберезина, — родители снимали дачу в Майори. Хотя они жили всегда очень скромно, дом был полон гос­тей. Здесь собиралась русская интеллигенция, для которой всегда главной ценностью было общение.

 

Зять о.Иоанна, Николай Никанорович, сын священника, с юности выбрал для себя ту же сте­зю. После окончания Рижской Духовной семина­рии он стал стипендиатом Парижского Богослов­ского института.

 

Ирина вспоминает: "Встреча моих родителей была, как говорят, им на роду написана. Будучи студентом Духовной семинарии, отец был вхож в дом Янсонов. Здесь он и познакомился с мамой. В 1935 году они поженились. Венчал их дедушка".

 

Арестовали отца Ирины, о.Николая, осенью 1944 года, а вернулся он через одиннадцать лет.

 

У Ирины Николаевны сохранилась не только переписка родителей за эти годы, но и детские письма, которые они — трое детей — отправляли отцу в лагерь.

 

"...Наша квартира в те нелегкие послевоенные годы была местом сбора родственников и друзей, — вспоминала Ирина Николаевна. — Почти у всех кто-то сидел. Жили письмами, читали их вслух, делились ими, как и любой маленькой радостью. Ну а потом, после 1953 года, когда начали возвращаться «оттуда», — опять все собирались в нашей кварти­ре. Рассказы о лагерной жизни повторялись десят­ки раз с приходом каждого нового человека.

 

Об исполнителях же страшной воли Сталина в лагерях говорили не с ненавистью, а с сожалением, как о несчастных, погибших людях.

 

Папа вернулся домой больной, но все-таки прожил еще не мало — он умер в 1978 году. При­вез с собой все наши письма, свой автопортрет, нарисованный в лагере. Рисовал, глядя в зеркальце, разведенным в воде химическим карандашом. Зарисовал он и вид лагеря в Инте, хотя это и запрещалось".

"Два года меня не принимали в консерваторию, несмотря на хоро­шие отметки, — рассказывала Ирина Николаевна, но, благодаря друзьям и моей настойчивости, я все-таки с третьего захода стала студенткой Латвийской консерватории. Здесь со мной не один раз проводили «душеспасительные» беседы, а однажды попросту предложили уйти из дома и поселиться в общежи­тии. Хотели оградить от «тлетворного влияния» се­мьи. Разумеется, я отказалась. Согласиться — было равносильно предательству.

 

Но все это было в прошлом. Все мы, трое детей, получили образование: брат — переводчик, сестpa—фармацевт. Мы свято храним память о де­душке с бабушкой, о родителях. Моя мечта — ког­да уйду на пенсию — привести в порядок семейный архив, а еще лучше создать что-то вроде музея, ко­торый бы объединил разрозненные человеческие судьбы, чтобы устремления, надежды ушедших от нас людей не канули в вечность, — ведь это наша общая история"».

14/IV-1996г., Пасха Христос Воскресе!

Милая тетя Леля!

Мое письмо, наверное, придет к тебе уже после Пасхи, но все-таки мне хочется тебя обрадовать нашими пасхальными приветствиями. Целуем те­бя и обнимаем! Желаем здоровья и нескончаемой энергии во всех твоих делах. Надеюсь, что ты бо­лее или менее здорова и занята всеми своими ми­лосердными делами.

 

Нам сейчас нечем особенно хвалиться, так как зима была очень снежная и холодная. Снега еще много на кладбище и на даче — выше колен. Весна будет поздняя. Слава Богу, что она понемножку приближается. В квартире у нас был холод всю зиму. В доме не было отопления, так как хозяйка до­ма не платила государству за отопление, куда-то уехала, и мы остались в холоде. По этому вопросу идут судебные дела, и дом сейчас в запустении, а жильцы существуют как умеют. Пришлось отапливаться газом на кухне, иногда топили раз­ным барахлом единственную печь, которая страш­но дымила. Большая комната вся заплесневела от сырости, некоторые стекла выбиты. Летом будут лишние расходы на ремонт. Но не буду продол­жать — все это житейские мелочи.

 

Мы помаленьку стареем и взрослеем. Ирочка в этом году кончает основную школу — девятый класс. Будет держать экзамены в среднюю школу с художественным направлением на отделение «декоратор-дизайнер». Сейчас она готовит дипломную работу декоративного характера. Мы каждый день вместе, так как я работаю в этой же школе. Я воспитываю второй год свой класс. Сейчас они (29 чело­век) у меня в шестом классе. Дети прекрасные.

 

Если здоровье позволит, — мое желание довес­ти их до девятого класса. Никогда не думала, что так увлекусь школьной воспитательной работой. Кроме этого, уроки пения во всех классах, с пято­го по девятый. Школа в центре, на той улице, где наша опера, помнишь?

 

Ирочке 20 августа будет 16 лет. Она уже чуть-чуть выше меня. Альфред (Альфред — супруг Ирины Николаевны.) пока еще держится. За­нят общественной работой в сфере бывших репрессированных. Каждые четвертые сутки дежурит по ночам в одном учреждении, чтобы что-то подрабо­тать к пенсии.

 

Мое здоровье неважное. Сердце иногда болтает­ся как на волоске, давление в основном высокое, 200 — для меня обычное явление. Пользуюсь гуманитарными лекарствами. Плохо становится с гла­зами, как у дедушки.

 

Собор у нас медленно, но восстанавливается. К Торжеству был полностью восстановлен внут­ренний вид центральной части: все орнаменты потолка, купола и стен. Иконостас не готов. Пока все временное, но все равно радостно. В левом приделе алтарь тоже с временным иконостасом. Очень все медленно движется — нет средств. Хо­жу в Александро-Невскую церковь. Там сейчас прекрасно. Вообще, у нас все церкви действую­щие, везде хорошие хоры и много священников. Возобновили семинарию. Есть много латышских православных священников, очень толковых и об­разованных.

 

У нас прекрасные христианские передачи по радио, в которых участвуют православные, люте­ране и католики. Эти передачи регулярные и очень поучительные. Связь этих конфессий симпатичная и целеустремленная в одном направлении: внед­рить в школах обязательный предмет — Закон Бо­жий, а также борьба с сектантством. У нас процве­тает иеговщина, разные заграничные общины, буддизм и т.д. Молодежь для них как лакомый ку­сочек...

 

От Лары давно сведений не имею. Постараюсь ей позвонить 1 мая. С Димой созваниваемся редко. Все это очень дорого. Живем от получки до получки.

 

Рига сейчас как конфетка. Старая Рига неузнаваема. Улочки сказочные. А магазины! Чего толь­ко в них нет! У нас можно купить всё, кроме птичь­его молока, только не на что. Вот такие наши дела.

 

18 марта прошло уже 18 лет, как умер папа. Моему Никсику тоже 13 мая было бы 18 лет. На кладбище были, но подойти к могилам из-за снега было трудно. Свечку не зажечь. Цветы воткнули в снег около крестов.

 

Вот такое письмо я тебе написала, чтобы ты бы­ла в курсе нашего житья-бытья. Целуем тебя креп­ко и обнимаем. Привет твоим друзьям.

 

Котя

------------------- 

«Мы посвящаем сегодня песнопение "Святый Боже" на латышском языке светлой памяти Ири­ны Трубецкой-Вейсбарде, православной христиан­ки, всю жизнь исповедовавшей одновременно две культуры — латышскую и русскую. Дочь право­славного священника и художницы. Кстати, мать тоже звали Ириной. Та Ирина Николаевна, о кото­рой сегодня пойдет речь, 17 лет дирижировала хо­ром Детской клинической больницы «Рота». В ре­пертуаре хора были произведения на разных языках, но в основном на латышском.

 

Друзья и близкие простились с Ириной в прошлую пятницу, наша программа прощается сегодня.

 

Постоянные слушатели «Домской площади», возможно, помнят мое интервью с Трубецкой-Вейсбарде в рубрике «Русские в Латвии». К сожалению, не сохранилось пленки с ее голосом, но в моей памя­ти он звучит, как будто мы с Ириной Николаевной беседовали только вчера.

 

Когда сегодня политики ломают копья в диспу­тах о диссимиляции, интеграции, я вспоминаю Ирину Николаевну как образец русского человека, сумевшего не утратить своей национальной этнич-ности, т. е. никакой ассимиляции, и в то же время совсем не по верхам, не на уровне бытовых потреб­ностей — глубиной русской души впитать в себя культуру того народа, на земле которого ей сужде­но было прийти в мир.

 

При жизни ее имя не мелькало на страницах га­зет, она не была завсегдатаем телевизионного экрана, вроде бы ничем примечательным не была знаменита. Но проводить ее в последний путь пришло неожиданно много народа — и русских, и латы­шей, — ибо с полным правом эта скромная женщи­на могла бы повторить вслед за Анной Ахматовой: «Я всегда была с моим народом там, где мой народ в несчастье был».

 

Ирине было всего шесть лет, когда был аресто­ван и сослан на голгофу ГУЛАГа ее отец, священ­ник. Встретиться снова им суждено было только через одиннадцать лет. Быть дочерью «врага на­рода» , да еще и священника, — не каждому взрос­лому было по силам такое испытание в СССР. От таких отцов отрекались ради поступления в ин­ститут. В лучшем случае их стеснялись после воз­вращения из лагерей. Ирина своим отцом горди­лась, всегда. Без лишней патетики, без тени попытки нажить какой-то политический капитал после разоблачения культа Сталина. Она просто свято хранила его письма, просто не снимала со стен картины, принадлежащие кисти отца. Да, отец тоже занимался живописью, хотя професси­ональным художником в семье была мать. Она училась в известной в довоенной Латвии студии художника Виноградова.

 

После ГУЛАГа отец Николай Трубецкой сам расписывал в своем приходе скромную церковь в Кеме-ри, и Ирина Николаевна показывала мне его эскизы. А сейчас 15-летняя дочь Ирины Николаевны, уже в третьем поколении Ирина, в этом году поступила в художественную школу прикладного искусства. Такая вот русская семья в Латвии. О тех, кто из этой семьи уже отошел в мир иной, мне хочется сказать словами поэта: Не говори с тоской — их нет, но с благодарностию — были!

 

Ирину Николаевну отпевали в Вознесенском храме четыре священника. Один из них, отец Ан­дрей Голиков, позавчера обратился к слушателям «Домской площади» с краткой проповедью об Ирине Трубецкой, и хотя я практически никогда не использую в своей программе уже прозвучав­ший в эфире материал, все же сегодня изменю это­му правилу и предлагаю вам еще раз прослушать проповедь священника.

"Здравствуй, дорогой слушатель!

Я хочу тебе сегодня рассказать об одном удивительном человеке нашего времени. Вот ведь мы живем с людьми, они рядом с нами, и мы как бы не замечаем их в той степени, в какой должны заме­чать, и не ценим их, как должны бы ценить.

 

И вот в прошлую пятницу мы хоронили одного замечательного человека — Ирину Вейсбарде. Она была внучкой по матери известного латышского священника протоиерея Иоанна Янсона, ректора Рижской семинарии. А по линии отца она была дочерью протоиерея Николая Трубецкого и внучкой известного латгальского священника протоиерея Никанора Трубецкого, устроителя латгальских храмов. И вот как бы в ее лице соединились два ро­да священников: печать Аарона была на ней.

 

Но она была как бы самым простым, зауряд­ным человеком: работала в консерватории, была хормейстером, руководила хором «Даугавас-Ванагс», хором «Дзинтарс» и др. На протяжении всей жизни она в основном занималась хоровой рабо­той. Показала себя как талантливый организатор Праздников песни, которые проводятся в Латвии, ибо ее отец был большим знатоком пения.

 

Последние годы она стала писать. Писала для Православного календаря об архиепископе Поммере, о своем дедушке. Разбирала его дневники. Когда три года назад проводился конкурс пропове­дей, на который многие священники прислали свои проповеди, Ирина заняла первое место. Это было удивительно.

 

Таланты ее могли еще раскрываться, но, пожа­луй, не это было главным. Главное было то, что этот человек за всю жизнь никому не сказал ни од­ного грубого слова, не повысил ни на кого голос. Из нее как бы источалось всегда добро, довери­тельность, открытость к людям.

 

Отпевали ее четыре православных священни­ка в Вознесенском храме. Было множество наро­да, и очень много было представителей латыш­ского народа в храме и на кладбище. Вся могилка была завалена цветами. Было какое-то особое, удивительное состояние: как будто мы не хоро­ним человека, а какая-то радость кругом, радост­ное таинство...

 

Этой зимой было тяжелое положение в городе. Многие люди сидели без еды, без одежды. У Ирины Трубецкой не было отопления. Хозяйка куда-то уехала. Отопление отключили. Семья Ирины жила в одной комнате, в кухне. Во дворе их дома был взрыв, вылетели стекла. Не было денег их вставить.

 

Я помню, звоню ей домой и спрашиваю:

«Не могли бы Вы найти мне фотографии репрессированных священников? Я пишу о репрессирован­ных батюшках».

 

А она таким спокойным, спокой­ным голосом говорит:

«Я сейчас эту книжку найти не могу, потому что в комнату, где лежат книги, я попасть не могу».

 

И с таким присутствием духа, с кротостью со мной говорила.

 

И потом, когда я узнал, в каком положении она находилась, я просто поразился. Она никогда не показывала своей горести людям, никогда не жаловалась на свою жизнь. У нее в жизни было очень много трудностей и скорбей, но она несла свой жизненный крест безропотно. Одной женщине она говорила:

«А Вы непрестанно молитесь, непрестанно обращайтесь к Господу».

 

Это у нее было от дедуш­ки. Она могла душою видеть, к каждому человеку душою обращаться, и потому исходило от нее на всех такое сияние.

 

На поминках собралось множество гостей, бы­ли представители от разных предприятий и хоров. Пол-Риги ее знало как замечательного хормейсте­ра. Все вставали и говорили, что никогда не виде­ли Ирину рассерженной, никогда не видели ее печальной. Всегда она была радостной, открытой ко всем. Это — несмотря на все трудности ее жизни.

 

Самое главное качество нашей сущности — это то, чтобы всегда от нас добро исходило, всегда был бы свет по отношению друг к другу, чтобы мы не показывали уныния, чтобы мы могли подбодрить наших ближних. А для этого надо хранить чистое сердце.

 

И вот этим душевным миром, этим спокойстви­ем, этой радостью духовной она обладала и способ­на была настроить окружающих на добрые, ис­кренние отношения.

 

Она никогда не говорила о Боге, никогда не проповедовала, а всей своей жизнью являла добро. Оно было в ее сердце.

 

И вот сейчас, только после ее смерти, многие люди узнали, что она, оказывается, была глубоко верующим человеком.

 

Не по нашим словам люди ценят нас, а по на­шим делам, по тому, как мы живем.

 

И вот эту простую историю о простом человеке, но, я полагаю, достигшем высокой духовности, а может быть, даже и святости, я хотел рассказать...

С Богом, дорогой слушатель!"

Этим словом священника Андрея Голикова мы заканчиваем наше повествование об Ирине Николаевне Трубецкой-Вейсбарде, замечательном человеке, дочери протоиерея Николая и Ирины Ивановны».