Проснувшись на следующий день, о.Никифор почувствовал себя легче. Температура прошла, и опухоль на ноге немного спала. Зато открылся кашель, который прямо душил его. На ногу наступать было больно. Отец Никифор соорудил себе что-то наподобие костыля и решил отправиться на болото за водой, так как старая почти закончилась. Ковыляя и долго обходя разные препятствия, старался не наступать на больную ногу. Но все же на одной кочке оступился и, взвыв от боли, присел на упавшее дерево.
— Господи, помоги же мне наконец, видишь, я немощен. Что же мне делать, Господи? Если Ты мне не поможешь, то никто мне не поможет. Сжалься надо мной, Господи.
Отец Никифор замолчал, прислушиваясь, словно ожидая услышать ответ. Но над ним продолжал монотонно шуметь лес. «Умри я сейчас, — подумал отец Никифор, — этот лес также равнодушно будет шуметь над моим прахом, словно меня вовсе здесь не было». Эта безответная тишина и однотонный шум леса вселили в душу о.Никифора такую безысходную тоску и отчаяние, что захотелось вдруг закричать, чтобы своим криком прервать эту гнетущую, безответную тишину.
— Где Ты, Господи, — завопил о.Никифор и с размаху ударил костылем по рядом стоящей березе. Костыль разломился, оставшиеся в руках обломки он зашвырнул далеко в сторону болота. — Может, Тебя вовсе нет? А если Ты есть, то зачем меня оставил?
Он сел на упавшее дерево и расплакался, можно даже сказать, разрыдался, как малое дитя. Так сидел он и плакал, но постепенно его рыдания становились все тише, наконец перешли во всхлипы. Глаза о.Никифора, обсохнув от слез, застыли в молчаливой тоске. Так он сидел с полчаса, бессмысленно уставившись в одну точку, потом, как бы очнувшись, произнес:
— Господи, я не сойду с этого места, пока не явишь мне чуда. А не явишь, так и умру здесь, потому как жизнь моя без чуда Твоего не имеет уже никакого смысла.
Со стороны болота послышался треск сучков. Отец Никифор, привстав, увидел идущего по лесу мужчину в сапогах, с корзиной в руках.
— Эй, — обрадованно крикнул о.Никифор. Человек, вздрогнув, остановился, прислушиваясь.
— Я здесь! — закричал о.Никифор.
Но человек, вместо того чтобы идти на голос, резко повернулся и быстро пошел в противоположную сторону. Отец Никифор забыл о больной ноге, кинулся следом.
— Постойте, ради Бога, не уходите, я болен и нуждаюсь в помощи.
Человек в нерешительности остановился, как бы над чем-то раздумывая. Затем нехотя повернулся и пошел в сторону о.Никифора. Тот поджидал его, прислонясь к дереву и морщась от боли в ноге.
— Священник... — удивленно произнес подошедший мужчина, — откуда вы, святой отец, здесь, и что с вами случилось?
— Это у католиков святые отцы, — буркнул о.Никифор, которого всегда коробило это обращение, употребляемое обычно нецерковными людьми, — а я просто недостойный иеромонах Никифор.
— Ну, хорошо, недостойный, так недостойный, что же у вас произошло?
— Да вот ногу подвернул.
— Присядьте, посмотрю, как уже вас называть, не знаю.
— Зовите просто отец Никифор.
— Повезло вам, отец Никифор, я по образованию врач, медицинский заканчивал, к тому же хирургический факультет.
Он присел возле о.Никифора на корточки, ловко развернул повязку и стал осторожно ощупывать ногу.
— Конечно, не мешало бы рентгеновский снимок сделать, но, по всему видно, вывих сустава. Потерпите немного, постараюсь что-нибудь сделать.
Он дернул резко ногу, что-то щелкнуло, и после кратковременной боли наступило блаженное облегчение.
— Спасибо вам, вы мне посланы Богом.
— Ну, не знаю, кем я вам послан, в Бога я не верую. Но вот шинку вам опять нужно наложить. Потому что у вас может быть растяжение, а скорей, разрыв связок. У футболистов такая травма часто бывает. Ничего, недельки через три все заживет. Где вы живете?
— Да здесь, рядом.
— Где ж тут рядом можно жить? Я второй год здесь грибы собираю, никакого жилья не видел. А так вы, наверное, в тех развалинах поселились, где раньше полеводческая бригада размещалась. Кстати, кто-нибудь с вами еще живет?
— Никого, я один.
— Ну, это хорошо. Значит, я вам помогу дотуда добраться, обопритесь на мое плечо.
— Спаси вас Христос, только вначале надо воды в болоте набрать.
— Помилуйте, зачем вам вода из болота?
— Для питья и приготовления пищи.
— А чистая вода разве для этого не подойдет? — изумился грибник.
— Очень даже подойдет, да где же ее взять прикажете? — раздраженно ответил о.Никифор.
— Ничего я вам приказывать не буду. Хотите, пейте из болота, только у вас в ста метрах, за дорогой, в овражке, чудный источник ключевой воды.
— Правда? — обрадовался о.Никифор. — Да вы действительно мне Богом посланы.
— Ну, Богом так Богом, обопритесь на меня и пойдем потихоньку.
Приведя о.Никифора в его так называемую келью и осмотрев всю обстановку, он удивленно спросил:
— И чего ради вы здесь живете, о.Никифор, тоже от кого-нибудь прячетесь?
— Почему — тоже, — в свою очередь удивился тот, — ни от кого не прячусь. Меня сюда о.наместник монастыря прислал организовывать скит.
— Это за какие грехи вас сюда сослали?
— Какие грехи, все мы грешники. Кому-то же надо и скит организовывать.
— Понятно, — не совсем уверенно произнес мужчина, — меня зовут Анатолий, ну, я пошел к источнику за водой, а вы лежите. Кашель мне ваш не нравится, вы еще и простыли, вам в больницу надо.
— Не надо мне ни в какую больницу, так вылечусь.
— Ну, смотрите, дело ваше, — и он, взяв ведро, ушел за водой.
Отец Никифор, оставшись один, глубоко задумался, он еще не успел оценить всего происшедшего. Теперь до его сознания стало доходить, что там, в лесу, совсем недавно Бог сидел с ним рядом на поваленной березе и гладил его по голове, успокаивая, как неразумного ребенка, а он даже этого не заметил. Сейчас, когда это стало для него явным, ему захотелось бежать к той березе и целовать ту землю и ту березу, наверное, они еще дышат Его незримым присутствием.
Анатолий принес свежую родниковую воду и рассказал, что он живет здесь в пяти километрах на хуторке — все, что осталось от былой деревеньки Пеньковки. Там доживают свой век три пенсионера: две старушки и один старик.
— А вы что там делаете? — не удержался от вопроса о.Никифор.
— Потом как-нибудь расскажу, — помрачнел Анатолий, — утром приду пораньше и принесу вам лекарства.
Распрощавшись, он ушел, чему о.Никифор был несказанно рад, так как ему не терпелось остаться одному, чтобы излить свою душу в благодарственной молитве Богу.
После ухода Анатолия о.Никифор хотел, было, встать на молитву, но взгляд его задержался на стопке книг, взятых им с собой из монастырской библиотеки. За все время своего невольного отшельничества он так ни одной и не прочел, хотя, когда ехал сюда, утешал себя мыслью, что теперь в скиту будет много времени для чтения духовной литературы. Присев на лавочку, о.Никифор взял одну из книг и, раскрыв наугад, стал читать при свете свечи: «...Необходимо прежде всего искать благодати Божьей, которая одна только может победить грех. Человеку, который предоставлен собственным силам, грех победить невозможно. Истинно духовная жизнь может быть построена лишь на основании смирения. И основание это должно все время углубляться и укореняться: только в смиренном сердце действует Бог, только смиренному Он являет Свою силу. У отцов есть афоризм: «Бог слушает послушного». Критика монастырской жизни, хотя бы она была формально-правильной, основана на самомнении человека, считающего, что он понимает духовную жизнь лучше игумена... Выше монастырской жизни может быть лишь жизнь отшельническая, но и для нее требуется приготовление в монастыре. ...Смиренному послушнику дается в дар сердечная молитва, а непослушный «аскет» никогда не приобретет ее. Не слушая игумена, он не слушает Христа, поэтому слова молитвы остаются без ответа. А как часто непослушание происходит от уязвленного самолюбия! Выходя из послушания, монах повторяет тем самым грех сатаны».
Отец Никифор сидел, как громом пораженный, каждое прочитанное им слово, несомненно, было обращено прямо к нему и все сказанное было сказано именно о нем. Он сидел в глубокой задумчивости, пока не догорела свеча. Но и после, продолжая сидеть в полной темноте, размышлял обо всем, происшедшем с ним. «Разочаровавшись в несовершенной земной любви, я устремился к совершенной — небесной. Но так и не постиг ее сокровенной сущности, потому как продолжал измерять ее земными мерками. Монашество я воспринял только как красивую форму иной жизни, думая, что она отличается от пошлой действительности лишь этой внешней формой. И что же в результате? Столкнувшись с первыми трудностями, сразу раскис, впав в смертный грех уныния. Но, самое главное — не исполнил послушание наместника, не стал служить Божественной литургии. Вот теперь, когда я вижу свое полное несоответствие монашескому деланию, свою немощь души и тела, что делать мне теперь? Как быть дальше? Бежать отсюда, в сознании того, что не достоин, «не по Сеньке шапка», потому что не готов к такому высокому подвигу? Нет, бежать — значит потешить врага рода человеческого. От себя не убежишь. Остаться? Но ведь не справлюсь. Действительно, не готов к такому подвигу. Сейчас ведь только в книге об этом прочел, что отшельническая жизнь выше монастырской, для нее требуется приготовление в монастыре. Может быть, действительно, вот оно, соломоново решение — возвратиться в монастырь и там готовиться к подвигу отшельничества? Нет, что-то здесь не то. Хотя, вроде бы, все логично, но чувствую — это от лукавого. Что же предпринять? Господи, помоги! А что если я сейчас раскрою книгу на любой странице, и пусть это будет мне ответом от Бога». Отец Никифор затеплил свечу и, раскрыв книгу, прочел: «Не надо воспринимать свое дело как ярмо, надетое на шею животного. На свою работу надо смотреть как на послушание, данное от Бога, делать ее как перед лицом Божиим, со всем усердием и добросовестностью, имея при том всегда мысль, что мы служим не людям, а Самому Богу». Да, это ответ. Выходит, не наместник послал меня сюда, а Сам Господь привел на это глухое место. Но, если я буду нести свой крест со смирением и радостью, Господь поможет, Он не оставит меня. Ведь на самом деле: иго Его благо, а бремя Его легко есть. Хватит сомневаться и колебаться, надо начинать что-то делать.
С легким сердцем и волнительной радостью в душе начал он чтение покаянного канона. Молитва лилась прямо из души, а разум со смирением взвешивал и измерял глубину и значимость каждого слова молитвы: «Ныне приступих аз грешный и обремененный к Тебе, Владыце и Богу моему; не смею же взирати на небо, токмо молюся, глаголя: даждь ми, Господи, ум, да плачуся дел моих горько».
Первые лучи утреннего солнца стали проникать в избушку. Болезненное состояние давало о себе знать. Слабость была во всем теле такая, что не было сил стоять даже на коленях. Хотелось тут же упасть на пол и не вставать. Он решил прилечь и читать молитвы лежа. Чувствовал, как тело все горит, снова поднималась температура, слабость была во всем теле такая, что даже не хотелось думать, не то что молитвы читать. Он бормотал: «Душе моя, душе моя, восстани, что спиши, конец приближается... На одре ныне немощствуяй, лежу, и несть исцеления плоти моей, но, Бога и Спаса миру и Избавителя недугов, родшая, Тебе молюся, Благой: от тли недуг возстави мя».
Отец Никифор не то спал, не то был в каком-то забытьи. Очнулся от сна совсем разбитый. Но при этом было ощущение тепла и покоя. Он с трудом перевернулся на другой бок и увидел, что в печке горят, потрескивая, поленья. Дверь отворилась, и зашел Анатолий с охапкой дров.
— Проснулись, будем теперь лечиться, — бодро сказал он. Подойдя к Никифору, он поставил перед ним кружку с травяным отваром.
— Это получше таблеток, баба Нюра сама вам заваривала, а она все травы лечебные в лесу знает.
Отец Никифор, морщась, выпил горького отвара, затем Анатолий заставил выпить кружку горячего молока с медом. Горло приятно смягчилось, во всем теле разлилось блаженное тепло. Отец Никифор полежал немного и незаметно уснул. Проснулся только под вечер и почувствовал себя совсем хорошо. Анатолий сидел и читал одну из его книг. Увидев, что Никифор проснулся, он тоже поднялся и стал прощаться.
— Не спрашиваю вас, как себя чувствуете. Сам вижу, вас можно смело оставить одного, завтра навещу. Вот здесь каша пшенная молочная, запаренная для вас бабой Нюрой в русской печке, ешьте и набирайтесь сил. Мои старушки, кстати сказать, так обрадовались, что вы здесь теперь живете; ждут не дождутся, когда вы выздоровеете.
Отец Никифор с удовольствием поел; ему показалось, что вкуснее этой каши он в жизни ничего не едал. После ужина молился долго и сосредоточенно. Потом стал читать Псалтирь. Закончил уже перед рассветом. Решил прилечь отдохнуть хотя бы на часа два. Ему показалось, что он только на миг прикрыл глаза, как в дверь постучали, а затем зашел Анатолий. Отец Никифор посмотрел на часы и понял, что он проспал пять часов вместо предполагаемых двух.
— Ну, я вижу, у вас хороший сон, — весело сказал Анатолий,— а сон для больного человека — лучшее лекарство.
Отец Никифор смутился от того, что его могут посчитать лежебокой и хотел сказать, что он всю ночь промолился и заснул лишь под утро. Но, спохватившись, что это будет выглядеть как бахвальство, ничего не стал говорить. Но Анатолий сам увидел множество огарков и заплывший воском подсвечник:
— Ого! Да вы, отец Никифор, никак всю ночь читали книги. Это нехорошо, так и зрение можно испортить. Ночью надо спать, а читать — днем. Я хоть и сам — сова, но стараюсь ложиться вовремя.
— Святые подвижники считали ночь самым благоприятным временем для молитвы, — сказал о.Никифор и тут же рассердился на себя — чего это я пускаюсь в объяснения, как будто оправдываюсь.
— Простите, я не знал, что у вас, святых подвижников, такой обычай — молитвы читать ночью.
Эта реплика показалась о.Никифору издевательской. И он раздраженно буркнул:
— Я — не святой подвижник, а лишь грешный монах, но руководства святых старцев для меня небезразличны.
— Ну, хорошо, а как насчет бани, грешным монахам это не возбраняется?
— Это никому не возбраняется, — все еще сердясь, ответил о.Никифор.
Его раздражал полунасмешливый, снисходительный тон Анатолия, который так разнился с предупредительно-почтительным отношением окружающих к его священному сану.
— Тогда поехали, о.Никифор, на хутор, банька там уже топится, транспорт я подогнал, — и Анатолий вышел из избы.
Отец Никифор вышел вслед за ним, прямо напротив дверей он увидел лошадь, запряженную в деревенскую телегу.
— Тут, правда, пешком недолго, но у вас больная нога, так что мои пенсионеры позаботились доставить вас с комфортом.
Они уселись в телегу на солому и двинулись в путь. Вскоре на открытом пространстве недалеко от леса показались три небольших домика. Навстречу о.Никифору засеменили две старушки и заковылял старичок, который опирался на палку. Все трое по очереди подошли под благословение. При этом о.Никифор заметил, что более привычно и правильно это сделала одна из старушек, которую Анатолий представил Анастасией Матвеевной, или попросту бабой Нюрой, а у второй — Надежды Борисовны и ее мужа Акима Семеновича чувствовалась какая-то неловкость, по которой можно было определить, что брать благословение им непривычно.
— Да какое же нам счастье на старости Бог послал, у нас теперь церковь и батюшка будут рядом, — запричитала баба Нюра, — теперь мы не умрем без христианского погребения. Да какое же это счастье, — и она заплакала.
Вслед за ней стала шмыгать носом баба Надя, утирая передником глаза, а заодно и сморкаясь в него. Аким Семенович не плакал, но по тому, как он часто моргал, было видно, что не плакать ему стоит больших усилий воли.
— Ну, хватит мокроту разводить, — прервал причитания старушек Аким Семенович, — идите на стол собирать, а батюшка в баню пока пойдет.
Анатолий отвел о.Никифора в баню, находящуюся на заднем дворе избы бабы Нюры. Баня топилась по-черному. Анатолий помог отцу Никифору размотать повязку и, ощупав ногу, сказал, что повязка больше не нужна. Затем, объяснив, как пользоваться баней, которая топится по-черному, ушел. Отец Никифор парился и намывался долго, образно выражаясь, «отвел душу на все сто». После бани в доме бабы Нюры его ждал обед. Стол накрыт, словно к большому празднику, со всевозможными разносолами и пирогами с различными начинками. Уже за чаем началась беседа. Расспрашивала о.Никифора больше баба Нюра: как, что и почему. Узнав, что о.Никифор хочет отслужить на праздник Воздвижения Креста литургию, она сильно обрадовалась.
— Господи, благодать-то какая, значит причастимся Святых Таин. А то уже три года не причащались. Церковь далеко, только в районном центре, а до него сорок пять километров, а транспорта никакого нет. Раньше-то хоть автобусы ходили. А теперь мы никому не нужны.
— Да кому нужны пенсионеры? — поддакнул ей Аким Семенович. — Никому мы не нужны.
— Богу нужны, — подняв палец вверх, торжественно произнесла баба Нюра, — раз нам священника прислал, значит нужны Богу.
— Ну, разве что Богу, — согласился Аким Семенович, — а так — никому. Дети и то не навещают.
— А вот нам Господь дите послал, — указала на Анатолия баба Нюра, — всегда с нами, стариками. Помогает нам, немощным, прямо как родной стал. Чтоб мы без него делали?
— Богу вы всегда нужны, — сказал о.Никифор, — но сейчас вы и мне нужны, помочь к Божественной литургии подготовиться.
— Что нужно, говори, батюшка, — встрепенулась баба Нюра, — все, что в наших силах, сделаем.
— Ну, во-первых, просфоры испечь, думаю, для вас это труда не составит, — улыбнулся о.Никифор, обводя взглядом стол со свежеиспеченными плюшками и пирогами, — во-вторых, нужен кагор или другое красное виноградное вино. В-третьих, оборудовать помещение под домовую церковь в скиту.
Баба Нюра ушла за занавеску, вынесла и торжественно поставила на стол бутылку кагора.
— Вот, три года стояла, наверное, своего часа дожидалась. Бери, батюшка, для обедни и просфор тебе напеку, сколько надо. А помещение под церковь тебе Анатолий поможет оборудовать, Аким Семенович делать-то сам по старости ничего не может, но как бывший плотник подскажет.
— Подскажу, подскажу, — радостно согласился тот, — а то и что-нибудь сам сделаю.
— Куда уж, сам, — засмеялась баба Надя, — слава Богу, хоть ложку держишь, и то хорошо.
На следующий день в скит приехали Анатолий с Акимом Семеновичем и привезли с собою инструменты. Под церковь определили одну комнату, которая занимала третью часть дома. Под руководством Акима Семеновича стали разбирать сарай и его досками перекрывать ту часть крыши, которая находилась над выбранным под церковь помещением. С крыши собрали весь оставшийся шифер, но его не хватило, чтобы перекрыть ту часть крыши, которая была над храмом. Оставшуюся часть покрыли куском рубероида, привезенного с хутора. Окна частично застеклили, а частично забили фанерой. Срубили в лесу несколько стройных березок небольшой толщины и соорудили нечто наподобие иконостаса. Сооружение престола и жертвенника без консультаций Акима Семеновича было бы невозможно, так как надо было выстругивать пазы и склеивать деревянные детали казеиновым клеем. Анатолий съездил в райцентр и купил портьерной ткани красного цвета, и из нее баба Нюра с бабой Надей сшили на допотопной швейной машинке «Зингер» облачение на престол и жертвенник. На все эти при-готовления ушло больше недели, но до праздника уложились. Отец Никифор полностью выздоровел, и нога зажила на удивление быстро.
В сам праздник, ранним утром, прибыли все четверо в скит, нарядно одетые. На обеих старушках были белые платочки и белые блузки с кружевными воротниками, которые аккуратно лежали поверх новых шерстяных вязаных кофт. На плечи они накинули нарядные цветочные шали. Аким Семенович был в хромовых, до блеска начищенных сапогах, в светлой рубашке-косоворотке с вышитым воротом и пиджаке, на лацкане которого красовался орден Великой Отечественной войны и наградные планки. Анатолий тоже был одет в отглаженный серый костюм, в белой рубашке и галстуке.
— Интересно посмотреть на службу, — сказал он о.Никифору.
— Смотрят кино, — съязвил о.Никифор, — а здесь надо молиться.
— Ну, молиться я не умею. Вы же сами знаете, что я неверующий.
— Жаль, конечно, но вам тогда и на службе можно присутствовать только до определенного момента.
— Это до какого же? — заинтересовался Анатолий.
— Когда я произнесу: «Оглашенные изыдите, елицы оглашенные изыдите, да никто оглашенные елицы вернии...» — вы должны выйти.
— А кто такие оглашенные? — продолжал любопытствовать Анатолий.
— Это еще некрещеные люди, которые готовятся к принятию крещения. Эта подготовка и называется оглашение, то есть наставление в вере.
— Ну, значит, я могу присутствовать, я ведь крещеный.
— Но вы не верите в Бога, значит нарушили обеты крещения, потому не можете относиться к числу верных, то есть верующих во Христа. Значит, не можете участвовать в Таинстве Евхаристии.
— Что же мне теперь, если я хочу быть в числе верных, надо по-новому креститься?
— Нет, крещение совершается только один раз в жизни. Потому и говорим в Символе веры: «Верую во едино крещение во оставление грехов». Для того чтобы вам снова стать верным, надо пройти таинство покаяния, которое возвращает благодатные дары Духа Святого, даваемые в крещении.
— Вот как у вас все сложно, — разочарованно протянул Анатолий и вышел из храма.
Отец Никифор вначале совершил утреню с выносом Креста и поклонением Ему, а затем чин освящения храма и Божественную литургию. Радость, которая охватила о.Никифора во время Евхаристического канона, невозможно было описать никакими словами. Отцу Никифору показалось, что он вознесся над всем лесом, что литургия совершается не в этом убогом месте, а в каком-то воздушном, небесном храме.
Лица пенсионеров тоже светились и сияли от счастья, несмотря на усталость от четырехчасовой службы. По окончании богослужения они попросили о.Никифора совершить панихиду по родителям. Баба Нюра передала о.Никифору помянник со множеством имен. В начале помянника стояла дата: 1650 год. Отец Никифор решил поправить эту ошибку:
— Анастасия Матвеевна, у вас, наверное, должен стоять здесь 1950 год, а не этот.
— Все правильно, батюшка, здесь имена наших предков с 1650 года. Раньше эта дата стояла из славянских букв, от сотворения мира, но потом для удобства один священник перевел нам на современное летоисчисление, от Рождества Христова. Так что я всех своих прадедов и прабабок знаю аж с семнадцатого века. Вот только когда помирать буду, не знаю, кому передать, дети-то мои в городе живут, в церковь почти не ходят, дома не молятся. Беда с современной молодежью.
— Ничего, в случае чего я буду поминать, — успокоил ее о.Никифор, — после меня — другие монахи этого скита.
— Это, батюшка, хорошо. Но память должна быть «в род и род», как это поется на панихиде.
Начало октября выдалось сухим и солнечным. Анатолий после праздника Воздвижения еще ни разу не приходил в скит. «Обиделся, наверное, за то, что я не разрешил ему присутствовать на службе,— размышлял о.Никифор, — может, надо было совсем ему ничего не говорить? В городе в церквях за литургией кто только ни стоит — и некрещеные, и неверующие даже. Откуда знать, кто зашел в храм, народу много, постоянно во время литургии заходят, выходят, кому когда вздумается, как на вокзале. Получается, что всех присутствующих на литургии можно разделить как бы на три группы. Одна в алтаре — священники с диаконами и прислужники-пономари. Вторая в храме — это искренне молящиеся православные люди и третья — тоже многочисленная часть, которая понятия не имеет, что происходит самая важная служба: пресуществление хлеба и вина в Тело и Кровь Христову. Никто их не изгоняет из храма, не запирает двери, оставляя только верных. Но, что особенно интересно, те верные, которые стоят в алтаре, и те, кто стоят в храме, не все являются участниками Святой Евхаристии, все слышат одинаково слова Христа: «Примите ядите... пийте от нея вси», — но, когда священник выходит с чашей и говорит: «Со страхом Божиим и верою приступите», — подходят к этой чаше лишь немногие из верных. Другие же со смирением говорят: «Мы не готовы причащаться. Мы просто пришли постоять, послушать обедню».
Отец Никифор вдруг представил себе Тайную Вечерю, на которую, кроме двенадцати апостолов, пришли еще ученики Христовы, но они не приступают к Святой Трапезе, а говорят: «Мы просто постоим в горнице, посмотрим, послушаем, помолимся вместе с вами». «Правильно ли я поступил, что не разрешил присутствовать Анатолию на Божественной литургии верных? — еще раз задался вопросом о.Никифор и уверенно констатировал: — Правильно, и нечего даже сомневаться, если обиделся — это его проблемы». Но все же он невольно ловил себя на мысли, что ждет Анатолия, и, когда тот пришел в один из дней, обрадовался его приходу. Анатолий предложил пойти в лес, поискать опят и пособирать клюкву на болоте.
Шли молча по сухой опавшей листве, которая приятно шуршала под ногами, каждый погруженный в свои думы. Собственно, о.Никифор даже не думал, а творил про себя Иисусову молитву, пребывая в уверенности, что Анатолий сам заговорит первым и именно о чем-то важном для него, для того он и пришел. Так и случилось.
— Я как-то обещал вам, о.Никифор, рассказать, почему живу в этой глуши. Я просто здесь прячусь, попросту говоря, скрываюсь от того, кто меня разыскивает.
— Кто же вас разыскивает?
— Мои кредиторы и, если меня найдут, мне конец. Началось все с того, что, закончив мединститут, я женился и устроился работать в больницу. Вскоре у меня родился ребенок. Начались денежные затруднения. Кому мы нужны — молодые, начинающие специалисты? Кому до того дело, что я, проучившись семь лет, не могу на свою мизерную зарплату обеспечить достойную жизнь своей семье? Жена после родов, естественно, не работает, сидит с ребенком. Жилплощади своей нет, почти все деньги уходят на оплату снимаемой квартиры. Однако вижу, некоторые умудряются жить неплохо, покупают квартиры и машины. Ездят отдохнуть в отпуск на Кипр и во Францию. Зависть меня одолела. Чем, думаю, я хуже? Решил тоже заняться коммерцией. Тут как раз для этого появилась возможность. Умерла моя тетка, от нее мне в наследство остался домик в небольшом городке. Жена говорит: «Давай туда переедем, будет свое жилье, устроишься работать в больнице». Я не согласился: «Ну, вот еще чего не хватало, я из областного большого города перееду в глухую провинцию. Пойми,— говорю,— это нам шанс судьба дает. Продадим дом, деньги вложим в дело и заживем, как люди». Домик дорого продать не удалось, так как там спроса на жилье не было. Но все же денег хватило открыть свой собственный аптечный киоск. Жить стало намного легче. Через год купили двухкомнатную квартиру. Аппетит приходит во время еды. Захотелось мне дело расширить. Сунул взятку одному чиновнику и получил неплохое помещение в аренду в центре города, решил там открыть приличную аптеку. Взял крупный кредит для закупки лекарств, а на следующий день — дефолт этот проклятый. Лекарства не удалось закупить, а отдавать тот кредит нечем. Брал в рублях, а расписка за кредит — в долларах. И понеслось. Аптечный киоск пришлось продать, но и пятой части кредита не перекрыл. Ребята крутые, которые мне кредит дали, счетчик включили. Долг каждый день растет в геометрической прогрессии. Потребовали к концу месяца рассчитаться по процентам. В конце месяца я, конечно, не рассчитался. По-следовали угрозы. Пришли к нам на квартиру, меня как раз тогда не было, одна жена с ребенком. Она перепугалась, не стала им открывать. Через замочную скважину по тонкой трубочке накачали в коридор бензин и подожгли. Вся квартира выгорела, хорошо, что жена с ребенком живы остались, соседи вовремя пожарных вызвали. Жена после этого случая сразу на развод подала и уехала с ребенком в другой город, там вышла замуж и сменила фамилию. Я тоже уехал в другой город, но они меня и там разыскали, у них вся милиция куплена, еле ноги унес. Вот теперь и отсиживаюсь здесь, в глуши, уже второй год. Ни жены, ни ребенка, да и сам как бродяга. Хорошо, добрые люди приютили и паспорта не спросили. Ну и как мне дальше жить? Почему Бог так несправедлив: одним — все, другим — ничего. А если бы ребенок невинный пострадал? Почему же Бог такое допускает?
Пока они кружили по лесу, как-то незаметно вышли к тому месту, где первый раз встретились с Анатолием. Вот и береза поваленная, на которой отец Никифор сидел и плакал, тоже обвиняя Бога в несправедливости. Анатолий присел на березу, и он сел рядом с ним.
— Дети, Анатолий, из-за наших грехов страдают. Высшая Божественная справедливость в том и состоит, что Бог каждую слезинку невинного страдальца утрет и наградит его несказанной радостью в жизни вечной. Но вот если бы к нам, грешникам, Бог был бы справедлив, думаю, никто бы из нас не был живым сейчас. Если Бог есть Жизнь, то что такое грех, как не отпадение от жизни? Если грех есть отпадение от жизни, то непонятным представляется не то, что согрешивший умирает, а то, как он еще может жить. Не стоит в Боге искать справедливость в нашем несовершенном понимании. Бог прежде всего милосерд. И то, что вы еще живы и повстречали меня — это милосердие по отношению к вам. И то, что я еще жив и повстречал здесь вас — великое милосердие ко мне, грешному. Я — человек верующий, потому не верю в случайные встречи. Бог свел нас в этом забытом людьми уголке, значит мы нужны друг другу. И уж, конечно, оба мы нужны Богу. Это также несомненно, как то, что настоящая жизнь для нас только начинается, и, если мы этого не поймем сейчас, то уже не поймем никогда.

Самара, сентябрь—ноябрь 2003 г.