Проповедь жизнью
В общении с верующими или неверующими, сомневающимися в вере людьми, о.Кирилл никогда не давил, не принуждал, но движим был только любовью, что в миссионерстве является самым главным. Общение его с людьми было в свободе, в Духе, очень живым.
Он никого не тянул ко Христу, но только свидетельствовал о Нем своей жизнью. О.Кирилл не был искусен в проповедях, редко произносил их: сиянию благодати в нем не нужны были слова. «Он очень многое умел объяснить человеку без слов, - пишет о.Георгий Блазма, - так, как мало кто умеет объяснить словами... Его отличало от других духовных лиц то, что он никогда не учил. Это было удивительно при его жизненном опыте, при его монашеской жизни».
Проповедовало в нем все: и душа, и тело, и дух. «Так да светит свет ваш пред людьми, чтобы они видели ваши добрые дела и прославляли Отца вашего Небесного» (Мф. 5; 16). В его глазах, маленьких, светло-серых, выцветших, все видели сияние вечной жизни, доброту. «Никогда я не видел этого взгляда равнодушным, безразличным, - вспоминает о.Георгий. - На каждого человека о. Кирилл смотрел очень внимательно, с чувством глубокого уважения и интереса. Это был взгляд снизу вверх не только в буквальном, но и в переносном смысле».
Быстрота, легкость, подвижность о.Кирилла показывали его постоянную готовность служить ближнему. Больные же ноги, застуженные в лагерях и утружденные многолетним стоянием на молитве, напоминали о его подвигах страдания и молитвы. От о.Кирилла исходил покой. «Меня поразила его тихость. Это все, что я могу вспомнить», - написал о.Сергий Богустов, видевший батюшку в двенадцатилетнем возрасте. «Когда он благословил меня, - вспоминает М.А.Кузнецова, - я почувствовала, и так всегда было, когда он благословлял, как от него исходит покой и тепло».
«Я сослужил ему на праздник Крещения Господня, - пишет о.Серафим Шенрок, - ходили на колодец освящать воду великим освящением. Я почувствовал тогда - старец близок к Богу. Как тихо на душе, когда с ним молишься». «Когда о.Кирилл приходил в храм, слезы прошибали», - вспоминает пустынница мон. Афанасия.
«Перед вечерним богослужением я вошел в алтарь Михайловского собора, земно поклонился и приложился к престолу, - вспоминает архимандрит Иоанн (Крестьянкин). - И не сразу я обратил внимание на гостя - смиренного старца, стоящего по правую сторону Горнего места у окна. Мы встретились взорами, и в тот миг я почувствовал то, что безмолвно говорило о внутреннем состоянии молящегося в алтаре гостя.
Живое чувство смирения и глубокой любви, внутреннего, согревающего душу света передалось мне на расстоянии. Я пошел к нему навстречу и по мере того, как расстояние между нами уменьшалось, сила этого чувства увеличивалась. Братски приветствовали мы друг друга и я познакомился с настоятелем Рижской Пустыньки отцом Кириллом.
Краткая наша беседа только подтвердила то, что так ощутимо передалось мне на расстоянии в
первый миг нашей встречи. Старец излучал внутренний свет, свет неизмеримой чистоты Христовой любви.
Тих, кроток и смирен, как послушник, он был истинным воспитанником Валаамского монастыря и носителем многих даров, полученных им в той святой обители.
Не имея долгих духовных отношений с отцом Космой, в один миг и при первом взгляде я увидел в нем истинного родного духом брата наших насельников-старцев Валаамского монастыря. Это было то же сияние, которому не нужны слова - сияние благодати».
Все чувствовали, что ему можно довериться, открыться, что он может понять каждого человека, выслушать его с настоящим уважением и истинным состраданием, порою даже не давая советов, а открывая своим вниманием собеседнику великую тайну его ценности, его внутренней свободы. «О.Кирилл относился к моему сану с гораздо большим уважением, чем я сам», - говорил о.Георгий Блазма.
Такое бережное выслушивание собеседника всегда возвышало человека, он познавал свое достоинство и свою ответственность, и видел путь исцеления от всех своих недугов, душевных и телесных.
Став аввой, о.Кирилл сохранил в себе чувство послушника, оно всегда проявлялось у него как благоговейное и самозабвенное служение ближним. Он встречал человека и сразу же начинал ему служить.
«Одной из главных черт о.Кирилла, - вспоминает о.Георгий Блазма, - была его постоянная и исключительно активная нацеленность на добро. Он непрерывно искал и находил возможность чем-нибудь помочь людям, сделать им что-нибудь приятное. Отсюда и эта постоянная внимательность во взгляде: что человеку требуется? Что для него можно сделать?»
Однажды он был огорчен: в пустыньку нагрянули цыгане, проникли в келию к батюшке. Сестры с возмущением прогнали их, а, когда сообщили об этом батюшке, он спокойно спросил их: «А вы их накормили, молочком напоили?»
Выходя из храма, он всем нищим, стоявшим на паперти, всегда подавал милостыню, каждого из них благословлял, внимательно смотря в лицо, и с каждым говорил.
Прийдя из храма, он сразу же насыпал зерно в птичьи кормушки и ставил еду кошке, потом все внимание уделял гостям. Он всегда ликовал, встречая человека. Он никогда не отпускал никого от себя, не накормив, да еще подорожничков - так он называл пирожки - попросит келейницу мон. Амвросию настряпать. Всегда проверит, кто где ночует, и если увидит, что кому-то чего-то не хватило, найдет и принесет одеяло или подушку. Если кто заболеет из сестер или паломников, непременно навестит и что-нибудь принесет.
На пастбище он приносил сестрам-пастушкам какое-нибудь утешение (угощение), на поле - грабли.
Поздно вечером батюшка надевал передник, клал в него хлеб, сахар, чай, фрукты и шел по келиям подкреплять сестер много работавших, но имевших скудную монастырскую трапезу: пять мелких картофелин, огурец, хлеб. Постучит палочкой в окно или дверь и даст что-нибудь сестре из передничка: «Это тебе, подкрепись».
Мон.Феофания после операции лежала в Елгавской больнице и чувствовала себя очень плохо, не могла ничего есть. Приходит к ней о.Кирилл и приносит всякую еду: «Фамилии не знаю, а все же тебя нашел». Она сказала, что ничего не может есть. «Бери все и ешь», - сказал батюшка, благословил и ушел. Мон.Феофания стала есть, постепенно все съела и поправилась. Выписывая ее из больницы, доктора просили ее проверяться у них, но она и забыла об этом.
У юноши-латыша Ивара, жившего вблизи пустыньки, умерла мать. Он ходил полуголодный, полураздетый. О.Кирилл благословил сестер ухаживать за ним, а его пригласил трудиться в пустыньке.
Старец взял на свое попечение семью Чуйковых - Елену и ее сыновей-близнецов Сергия и Михаила, которые стали священниками.
За эту простоту и заботу о всех сестры очень любили о.Кирилла, поэтому одна монахиня сказала ему: «Давай мы тебя будем называть не отцом, а матерью».
О.Кирилла всегда видели трудящимся. Дождь идет, а он все равно что-нибудь делает. Он помогал сестрам по хозяйству: копал огороды, кому косу наточит, кому починит грабли, кому исправит крыльцо. Когда начиналась сушка сена, он всегда старался всем сделать грабли, починить сломанные, делал все хорошо и крепко, сам шел с сестрами на сенокос, сгребал и сушил сено. Не забывал и птиц: делал им скворечники. У него была столярная мастерская, где он любил работать. Самым лучшим подарком для него был какой-нибудь столярный инструмент. В сарае стоял чисто выструганный сосновый гроб и сосновый крест, сделанные им для самого себя. Он завещал похоронить себя в этом гробу. Это завещание было исполнено.
В храме прп.Иоанна Лествичника и в часовне стояли сделанные им подсвечники: простые, с квадратными верхушками. В разоренной войной пустыньке не на что было поставить свечку. Когда пустынька разбогатела, эти подсвечники убрали, поставили дорогие. Монахини говорили: «В просто убранном храме Бога лучше видишь, не заставлен Он от тебя никаким «сокровищем».
О.Кирилл сам сделал стульчики и скамеечки для слабеньких матушек и паломников. Имея каллиграфический дар, батюшка-краснописец полууставом писал много молитв и акафистов и рассылал их, писал монастырские помянники, которые только недавно из-за ветхости переписали сестры.
Детям, приезжавшим вместе с родителями в пустыньку, он всегда старался привить навык трудолюбия, служения. По благословению батюшки их учили прислуживать в храме - ставить свечи и вовремя убирать огарки на подсвечниках, выносить свечу, читать шестопсалмие. Когда отрок Сергий Чуйков читал шестопсалмие, стоя на маленькой скамеечке, о. Кирилл находился рядом и поправлял его. Дети всегда участвовали в крестных ходах. На лошадке с монахиней они ездили на почту, охраняли огороды от диких кабанов, ходили на поля убирать урожай, пасли коров и овец, собирали грибы и ягоды для обители. Иногда родители с детьми уезжали на Рижское взморье купаться, но дети часто торопились вернуться в обитель, говоря, что «на взморье много народу, шумно, а в пустыньке - тишина и там батюшка Кирилл». Пустынька жила своим хозяйством: овощи выращивали сами, пекли свой хлеб, было свое молоко. Жили без пышности, скудно, тихо, молитвенно, мирно. Даже маленькую баночку меда, пожертвованную сестрам, которую, казалось, невозможно было поделить поровну, поделили, растворив ее по благословению батюшки в воде.
Батюшка ничем не нарушал этот дух скромной пустынной жизни, наоборот, привносил в него своим подвигом нестяжания и постничества еще больший дух аскезы.
Он жил в маленьком доме у соснового леса, в скромной маленькой келье, большую он отдал больному, пострадавшему в лагерях о.Сергию Виноградову, жившему в пустыньке на покое.
В келии - святой угол с маленьким иконостасом, устроенным самим батюшкой, перед которым теплились семь лампад, на стенах - множество икон разных размеров, в основном, бумажных.
Около иконостаса стоял налой, сделанный из фанерного почтового ящика.
У окна стояли небольшой самодельный стол, на котором лежали книги, записи батюшки, и стул. Слева - маленькая печка, почти незаметная, топчанчик из двух сбитых досок, на которых отдыхало его тело, суконное черное одеяло, а под ним - ничего. Над ложем висела большая фотография с видом Валаамского монастыря, рядком фотографии старцев: Силуана Афонского, валаамских старцев, живших на покое в Псково-Печерском монастыре, с которыми он поддерживал постоянное общение лично и через своих посланников, а также начертанные на бумаге добродетели: «Смирение, терпение и послушание», которые старец считал для себя самыми главными в духовной жизни.
Келию о.Кирилла называли часовенкой всех святых, сам батюшка назвал ее вторым алтарем: «У меня здесь второй алтарь, - говорил он приходящим. - Я хочу, чтобы на вас посмотрели мои святые».
Здесь свет всегда горел до двух часов ночи. Малый сон, как на Валааме. «А в четыре утра, - говорил батюшка, - мне всегда в рамочку стучат. Я проснусь и другой раз говорю: - Кто там? - Никого нет».
Он читал псалтирь стоя, держась за налой и переминаясь больными ногами.
Послушник из мира, Иван Андреевич Калиниченко, однажды ночевал в келии у старца и решил не спать, покуда старец не окончит молитвенное правило; он боролся со сном до трех часов и заснул, а рано утром старец будит его и ласково говорит ему: «Иван Андреевич, пойдем на службу».
Когда были какие-нибудь неприятности, вражьи нападения, о.Кирилл уходил в затвор: надолго закрывался в келии, никого не принимал и не выходил, пока все не утихнет. Иногда монахини с большой тревогой смотрели в окно: жив ли он, потому что его долго не было.
В этой келии за полуночной молитвой ему было явление Божией Матери. Она вышла из иконы Почаевской Божией Матери, пред которой предстоял старец. Потом эта икона была у о.Тавриона.
О.Кирилл ничего при себе не имел: все его сокровище было в нем, он все, что получал, тут же раздавал, потому его невозможно было обокрасть. Воры, не раз влезавшие в его келию, всегда уходили недовольные.
Когда стирали его белье, видели заплату на заплате. Добрый пример нестяжательности и любви ко всем о.Кирилл имел на Валааме в лице игумена Маврикия, настоятеля монастыря, у которого он был келейником. О.Маврикий, кроткий и смиренный старец, ходил в простой, уже поношенной рясе, так что встречавшиеся с ним паломники не всегда признавали в нем игумена. Его игуменские покои состояли из трех маленьких низких сводчатых комнаток, очень скромно обставленных.
«Освободившись от приемов и канцелярской переписки, - писал об о.Маврикии митрополит Антоний в некрологе, - он принимался за общебратские послушания - чистку картофеля, укладку дров, сенокос и т.п., ездил он всегда в третьем классе, даже тогда, когда ему вручали билет второго класса. В бане он мылся вместе с простыми послушниками, и когда один новоначальный, не узнав в лицо обнаженного настоятеля, окрикнул его: «Чего ты, старик, забрал две шайки?», он ласково сказал: «Ну бери, Бог с тобой»... Он отменил все преимущества своего положения - довольствовался братской пищей, одеждой и пр.
Он жил своим внутренним миром, но не был чужд участия и любви к ближним, что выражалось не только в его радушном и ласковом обращении со всеми, но еще более в его чрезвычайно продолжительных молитвах в церкви и келии, во время которых он перечитывал бесконечные поминания с именами братии обители и всех знаемых им. От молитвенного стояния ноги его ниже колен были совершенно темные, почти черные, они и свели его в могилу.
Надпись на надгробной плите игумена Маврикия гласит: «Он управлял обителью десять лет и всем являл собою пример смирения, простоты, неустанного молитвенного подвига, многих трудов и сердечной отзывчивости».
Такими же были подвижники - столпы валаамские во время пребывания о.Кирилла в обители - прозорливый иеросхимонах Исаия, слепец-схимонах Онуфрий из Всехсвятского скита, тоже прозорливый старец, воплощенная кротость, и другие, всегда жизнерадостные, умалившиеся по-евангельски, как дети, от одного слова которых и вида их невольно мог прослезиться самый черствый человек.
О.Кирилл был постник, питался скудно. На столе изобилие, но для других: любил угощать, а сам делал вид, что ест. В среду и пятницу он до трех часов воздерживался от пищи. Белого хлеба не ел. Если упадет крошка на стол во время трапезы, то возьмет ее, поцелует и съест.
О.Кирилл принял от валаамских старцев священный дух простоты, кротости и смирения. В письме своим духовным детям он называл себя «пустынным жителем», который живет вместе со своими сестрами-пчелками в любимой пустыньке, где они «трудятся, молются да с грехами борются».
Келейница митрополита Вениамина (Федченкова), управлявшего Рижской епархией с 1947 по 1951 годы, рассказывала, как однажды о.Кирилл приехал к Владыке в Ригу из пустыньки и не застал его. Она предложила ему подождать, дала читать какую-то книгу, а сама пошла готовить обед, потом покормила вернувшегося Владыку, сама пообедала, помыла посуду и пошла в свою комнату немного отдохнуть и тут задела тихо сидевшего батюшку. «Батюшка, прости ради Бога, тебя позабыла». «Ничего, ничего, мне тут хорошо с четочками, книжечку почитал». За все довольно долгое время ожидания он ни разу не вышел и не спросил, пришел ли Владыка, только терпеливо ждал.
Известно, что кто-то из старших сестер-пустынниц поднимал руку на старца, но он никогда об этом никому не говорил, не жаловался. Монахиня Евгения, старшая сестра, уставщица, очень суровая, часто ставившая ему разные преграды, однажды дерзко сказала:
- Ты как наемник здесь, а я - старица.
- Я - священник, - смиренно ответил
о.Косма и ради мира безропотно удалился к митрополиту Вениамину, где некоторое время служил с ним, как в скиту, в маленьком храме при архиерейской даче в Дубулты.
Его никто никогда не видел в состоянии гнева, раздражения. «Если смиришься, - говорил он одной монахине, - то обиды не будет».
Незадолго до смерти о.Кирилла игумения Тавифа хотела отправить его на покой в Печерский монастырь, а на его место взять одного рижского священника. «Он монах, пусть живет в монастыре», - сказала она. О.Кирилл скорбел, но никому не пожаловался, а все поведал Божией Матери: «Матерь Милостивая, куда же мне, такому старому и больному, идти». На Успение Господь взял к Себе священника, а о. Кирилла оставил в пустыньке. Имеющий опыт мученика и исповедника, о.Кирилл был наставником в науке мужества.
В 20-е годы о.Кирилл обличил владыку-самосвята. Тот пригрозил, что посадит его, так и получилось.
В тюрьме его принуждали отречься от Бога и обещали за это свободу. Когда он из ссылки возвращался домой, около Тосно немцы разбили поезд, и он пошел к брату в Саблино пешком, скрываясь в лесах, живя в бункерах.
Во время войны о.Кирилл тайно помогал партизанам, ходил к пленным по лагерям, бедным детям посылал хлеб, за это гестаповцы били его плетками и преследовали. Он скрывался в лесах, молился в подвалах. Немцы заставляли его пилить дрова и давали ему пайку хлеба с опилками в триста граммов. Однажды он увидел женщину с двумя детьми, очень истощенных и голодных, идущих мимо его окна. Он побежал за ними и отдал им свою пайку.
За связь с партизанами немцы приговорили о. Кирилла к расстрелу. Два вооруженных немца увезли его в лес, поставили к березам. «Я перекрестился, закрыл глаза, сложил руки на груди. Слышу три выстрела. Это моя смерть. Глаза не открываю. После выстрелов не падаю. Почему? Потом подходят немцы и ищут дырки от пуль на моей телогрейке. Нет ни одной. Тогда говорят по-русски: «Ты нас не подведешь?» Я открыл глаза и вздрогнул: «В чем?» - «Мы тебя убивать не будем, если ты будешь скрываться от нашей комендатуры. Не показывайся, пока она не переедет. Если покажешься, нас расстреляют».
Я им дал слово, что не буду показываться. Они завели машину и уехали.
Добирался ночами до Саблино. Брату и многим людям было уже известно, что меня расстреляли. Я
ночью пришел к брату и постучал. Он открыл по голосу. Не верил, что перед ним я. Открыл, мы обнялись и заплакали».
Близкие о.Кирилла держали втайне места его пребывания. Покуда немцы не ушли, он не показывался. И только после их отступления открылся. Вместе с диаконом Михаилом он совершал требы в Любани, в селах, ходя туда с посохом пешком пятнадцать километров. О.Кирилл не мог ходить в рясе, надевал штатское, но под длинным пальто была маленькая ряска, ее немного было видно из-под пальто. Наперсный крест носил всегда.
Будучи глубоко верующим, он понимал, что его жизнь зависит только от Бога. Бог - Любовь, Он никогда не хочет никому плохого, поэтому всем искушениям в жизни старец стремился доблестно противостоять, без смущения и озлобления. Своим гонителям и притеснителям он всегда мог сказать: «Я вас не боюсь, я вас люблю».
Слова апостола: «Благословляйте гонителей ваших, благословляйте, а не проклинайте» (Рим. 12,14) были его жизнью.
Инокине Валерии он говорил: «За правду Божию борись до крови».
Умудренный опытом мужества и терпения во времена гонений на Церковь в 20-30-е годы, о.Кирилл пережил новую волну гонений на христиан, начавшуюся в 1960 году. В Латвии, как и в России, стали закрывать храмы. Закрыли во время Великого Поста 1961 года великолепный Рижский Христорождественский собор, в подвале которого когда-то жил Владыка-мученик Иоанн (Поммер). Рижскую епархию начали обслуживать епископы из других епархий. Только через три с половиной года на Рижскую кафедру был назначен постоянный архиерей епископ Никон (Фомичев).
Под угрозой закрытия оказался Рижский монастырь. Молодых и трудоспособных монахинь предполагали устроить на работу, а стареньких - отправить в пустыньку. В защиту правды Божией о.Кирилл проявлял всегда твердость, кроткую независимость. Он и сестры, его духовная семья, горячо молились. Пустынька и рижский монастырь были сохранены.
Удивительно кроткий, смиренный, о.Кирилл, всегда живя по совести, не отступал от правды, не человекоугодничал. Так однажды он не допустил кощунства над исповедью со стороны любимого им рижского священника.
«Я с семьей одно время жил в очень большой нужде, - рассказывает о.Серафим Шенрок. - И как-то в состоянии отчаяния решил: поеду к о.архимандриту на исповедь, но внутренне думал о другом: «Он даст мне на дорожку», что меня в настоящий момент может серьезно поддержать. Приезжаю, меня все знали, пропустили к келии о.архимандрита. Стучу. «Кто там?». Я говорю: «Отец Серафим к Вам, о.архимандрит». «Я не принимаю». Я был удивлен. Он так был со мною мил, так любезен, как будто я один у него избранник. Он знает, откуда я приехал, не сосед же я его. Не принял. Я поехал обратно с чувством невероятного душевного волнения, даже подумал: «Вот тебе и старец». Только уж дома, придя в себя, порадовался происшедшему: старец-прозорливец, он не допустил меня совершить грех кощунства над исповедью».
Однажды в пустыньку приехали представители власти. О.Кирилл в запачканной одежде что-то мастерил. С раздражением они спросили его:
«Где здесь у вас о.Кирилл, нам надо с ним поговорить». Батюшка ответил:
«Сейчас он придет», - и поспешил переодеться, а гостей позвал попить парного молока. После беседы с о.Кириллом гости успокоились и, удивленные его миролюбием, покинули обитель.
У о.Кирилла не было страха перед инославными, потому что он был глубоко православным. Отсюда его свободная открытость человеку иного христианского исповедания, умение открыть истину Православной Церкви.
В пустыньку постоянно приезжала медсестра из Риги Клавдия Штессингер, православная, муж которой, Иван Юрьевич, был лютеранином. На этой почве у них был разлад. Познакомившись с о.Кириллом, Иван Юрьевич полюбил старца, православную службу. О.Кирилл не раз долго беседовал с ним, но без всякого давления. Ивану Юрьевичу открылась тайна истинной Церкви, и он пожелал принять Православие. В ночь после присоединения он видел сон: очень высокая стена - не перелезть. Кто-то говорит ему: «А все-таки ты ее перелезешь». И он перелез.
Схимонахиня Ксения из Москвы рассказывала, что когда о.Кирилл молился за убиенных в Первую Мировую войну воинов, похороненных в пустыньке, то однажды усомнился: «Может быть, Тебе не угодно, Господи, что я за них молюсь?». «Я стал на колени, - вспоминал батюшка, - вдруг открылось небо, и на каждой могилке немецких и русских воинов я увидел венец.
- Они у Меня мученики, - сказал Господь, - не по своей воле погибли.
И я удвоил и утроил молитву о них».
